– Не дурный – понимаю! – ответил Федос.
Похоже, он был горд тем, что смог привести ватагу куда надо, и своего первенства уступать не хотел.
Между тем дверь лавки, прогремев запорами, со скрипом открылась.
– Додому! – басил хозяин. – Додому, Грыцько! И штоф сховай!
– Додому! Це мы понимаем!
В просвете двери громоздилась тяжелая, с отвисшим животом, фигура грека Маскуриди. Он только что продал горилку после отведенного законом времени и был этим доволен.
Дверь закрылась, прогремел запор.
Ватага приблизилась к двери лавки. В окне было видно, как шинкарь, склонясь над конторкой, при свете керосиновой лампы щелкает на счетах.
– А може, не надо, Нестор? – прошептал Иван Лепетченко. – Здоровый же, як кабан!
– Не здоровише револьвера, – отрезал Махно. Он надел маску, затянул на затылке тесемки.
Все последовали его примеру. Вплотную подошли к двери, выстроились за спиной Нестора.
Махно постучал.
– Македон! Македон! – прогнусавил он пьяным голосом только что удалившегося в темноту Грыцька.
– Додому! Додому! – не поднимая из-за конторки головы, лениво ответил хозяин.
– Штоф розбыв!.. Шоб твоя лавка сыним огнем горила!.. Продай ще!
Сердито грюкнула задвижка, дверь распахнулась… и вся ватага общей массой втолкнула Маскуриди внутрь, да так, что шинкарь тяжело упал на пол.
Федос изнутри закрыл дверь на засов, а хлопцы, все в вывернутых наизнанку кожушках, свитках и шапках, в масках, окружили Македона.
Махно держал кольт наготове, целясь в шинкаря.
– Гроши! – приказал Махно. Рука его чуть заметно вздрагивала. И это не ускользнуло от взгляда Македона.
– Ах вы, недомерки! – загремел он. – Злыдни чертови! Гроши им!
С проворностью дикого кабана он кинулся на Махно, пытаясь отнять у него кольт.
В борьбу вмешался Федос. Но как ни крепок, ни высок ростом был хлопец, он не мог справиться с дородным и сильным хозяином трактира. В кутерьме отлетел в сторону кольт. Махно ловко бросился к ногам Македона, обхватил их. Маскуриди вновь упал, но успел сорвать маску со Щуся.
– Федос? – удивился не на шутку рассерженный хозяин. – Ну, гад, сгною в тюрьми!
Махно продолжал держать ноги Маскуриди, а тот, стараясь подняться, волтузил кулаком по спине и по голове Нестора.
– Стреляй! – крикнул Махно подобравшему кольт Ивану Лепетченко. Но револьвер дрожал в руке хлопца.
– Не можу! – чуть не заплакал Лепетченко.
Извернувшись, Нестор прыгнул к Ивану, отобрал у него кольт. Но и Маскуриди вскочил на ноги, схватил с конторки тяжелые счеты, поднял их и со звериным рыком бросился на Махно.
Нестор выстрелил. Дважды. Маскуриди словно налетел на какое-то препятствие, но продолжал стоять, как бы чему-то удивляясь. Лишь затем счеты стали медленно опускаться.
Нестор выстрелил еще раз.
Маскуриди упал.
– Тикаем! – бросился к двери Калашник.
– Стой! – прошипел Махно, снимая маску и прислушиваясь к последним судорожным вздохам шинкаря. – Федос, шукай гроши!
И пока Щусь ножом поддевал и приподнимал половицу, Нестор торопливо собрал выручку, которую только что пересчитывал Маскуриди.
В комнате было дымно после выстрелов. Руки Нестора все еще дрожали.
– Убылы! – ужаснулся Иван. – Убылы, убылы…
– Мовчи! – оборвал его Нестор. – Вин Федоса узнав. Шо було делать?
Тем временем Щусь достал из тайника плетеную кошелку с бумажными деньгами и монетами. Махно нарочито не спеша рассовывал деньги по карманам, заталкивал за пазуху. Часть прятали по карманам хлопцы.
– Пишлы, пишлы скорише, – уговаривал Иван Лепетченко. Обходя мертвое тело шинкаря, он перекрестился.
Выйдя на площадь, они разошлись в разные стороны…
Тиха украинская ночь…
Дома Нестор, крадучись, прошел к полатям, где спал Григорий.
– И де ты носышся, просты Господи, по ночам? – раздался из другого угла голос матери. – Вечеря на столи. Галушки холодни, кисляк…
– Не хочу, мамо. – Нестор, не раздеваясь, улегся рядом с братом.
– Богу хоть бы помолывся на ночь, – сонно пробубнила мать.
– Молюсь, молюсь…
Гришка, как оказалось, не спал.
– От тебе порохом пахне, – сказал он брату.
Нестор не ответил.
– А дрожишь чого?
– Ночь холодна. Счас угреюсь!.. И смолкни!
Нестор потянул на себя рядно, но вдруг резко вскочил, сел на полатях. Он услышал мелодию музыкальной шкатулки.
– Ты чего? – спросил Григорий.
– Музыка.
– То Настя. Цилый день цю шарманку крутить.
Нестор накинул на плечи свитку, вышел во двор.
Ночь была звездная, светлая.
Он всмотрелся и увидел неподалеку сидящую Настю. Она увлеченно крутила ручку музыкальной шкатулки.
– Ты чого не спишь? – сердито спросил Нестор.
– Ой, а я й не замитыла, як вы прийшлы.
– Иды спать.
Настя поднялась:
– Дядя Нестор! Спасыби вам! Така ж ловка музыка. Ну, прямо, як… як в церкви!
– Ты лучше в хати грай. А на улице не надо.
– Ладно.
Настя пошла к своему дому. Звякнула щеколда.
Нестор еще немного постоял во дворе и тоже пошел спать.
Утром Семенюта зашел к Антони. Говорили о том, о чем уже шептались и даже взволнованно гудели гуляйпольцы.
Жизнь в селе начиналась рано. Корову подоить, накормить скотину, приготовить хозяину сниданок надо было до солнца. Пастух собирал стадо на бледном еще рассвете. Он шел по улице, щелкал кнутом и выводил нехитрую мелодию на своей дудке.
Да и на заводах, в мастерских рабочий день начинался до восхода солнца, часов в шесть.
Так что тревожная новость об убийстве Маскуриди облетела Гуляйполе еще затемно. Прождав мужа всю ночь, жена Маскуриди пришла к лавке и обнаружила его мертвым. Крики и плач разбудили многих, не только полицию. Начался переполох.
– Не нравится мне это, – пробурчал Вольдемар Антони, выслушав рассказ Семенюты. – Завалят хлопчики дело.
– Мы ж сами учили их не ждать, – возразил Семенюта. – Если их остановить, дело все равно завалится. Революция не терпит остановки.
Андрей хорошо говорил по-русски. Суржик употреблял только в разговоре с гуляйпольцами, чтобы быть понятным землякам и не слыть чужаком. В свои двадцать с небольшим Семенюта был уже опытным конспиратором-анархистом, поездил и по России, и за границей.
