– Так что, Демьян Захарович, доставили этого… Махну… Обстановка в Гуляйполе складывается дуже неспокойна…
Исправник был строг, полон сознания своей значимости: как-никак должность почти полковничья, не чета сельскому приставу, человеку малообразованному.
– Что ж там у вас еще случилось? – спросил он.
Пристав оглянулся по сторонам, словно находился на людной улице, а не в кабинете, затем достал из кармана несколько листков, положил их перед исправником:
– Вот-с… по всему селу… прокламации вольнодумного содержания…
Исправник бросил короткий взгляд на листовки:
– Э, голубчик! У нас такого добра каждый день полно!.. Ловим!
– Так и мы словили. Думали, главного. А оны опять. И на базаре, и на сельской управе…
Исправник вздохнул. Подчиненный казался ему простоватым и наивным человеком. Село!
– У нас в Гуляйполе всегда тихо было. По-людски, – продолжал Карачан. – Ну, там выпье хто, жинку побье… не без того. Но шоб листовки? Против царя?..
– А может, не того поймали? – не без иронии спросил исправник.
– Ну, як же! З револьвером! Стрелял!
– Ну-ка, покажите мне вашего разбойника.
Карачан исчез и тут же появился с арестантом, придерживая его рукой, чтоб не упал.
Исправник свысока стал рассматривать Махно – жалкого, избитого и казавшегося сейчас ребенком.
Нестор не поднимал головы. Всю дорогу он, связанный, пролежал на дне брички, и теперь ему было явно не по себе.
– Это и есть ваш главный злодей? – усмехнулся исправник. – Действительно, тихое место Гуляйполе, если там такие бунтовщики. – И спросил у Махно: – Скажи, голубчик, это и в самом деле ты в полицейских стрелял?
Нестор отвечал, по-прежнему не поднимая головы:
– Брехня! То воны выслужуются! Настоящи злодии гуляють на свободи, а мене ни за шо – в тюрьму.
Исправник задумчиво смотрел на Махно. Трудно было поверить, что это закоренелый преступник и убийца.
– А на почтовую карету кто, по-твоему, напал? – спросил исправник.
– О! Уже и карету якусь прилипылы! А я на заводи цили дни. Коло печи. От и подумайте, останутся у мене сылы ще на шо-небудь?.. Це ж надо! Карета!..
Он сплюнул на пол перед собой кровью.
– Да как ты смеешь! – Пристав ударил Нестора по затылку, отчего у хлопца изо рта снова вылетел кровавый сгусток.
Исправник брезгливо поморщился.
– Прощению просим, – шмыгнул носом Нестор. – Тилькы пан пристав сильно былы мене ногамы. Видать, нутро отбылы.
– Хто? Я? – Карачан был поражен такой наглостью.
– Шо? Вже забулы?
– Ну шо ж ты, такая падлюка, брешешь! – возмущенно закричал Карачан.
Исправник бросил на пристава осуждающий взгляд, позвал конвоира:
– Уведите!
И, оставшись наедине с приставом, сказал ему сурово:
– Из Одессы приезжает следователь. Военный. Очень строгих правил. Будет допрашивать и твоего «разбойника». Придется попридержать его, пока поправится… Могут быть неприятности.
– Но як же… Мы ж старались для признания…
– Так «стараться» не надо… И смотри, если убедительных доказательств не будет, все может кончиться для тебя скверно. Тем более что это явно не главарь. Мальчишка. Романтик… И прокламации эти опять же… Не он же их напечатал. Значит, есть кто-то над ним. Этого бы судака вам выловить. А вы все за плотвой гоняетесь.
– Но есть же свидетели, Демьян Захарович! Не один, а двое! Своими глазами видели, як он стрелял. Даже пострадали от этого злодея!
– В этих свидетелях твое спасение от неприятностей, – сухо произнес исправник.
Демьян Захарович вздохнул. Ему бы пристава поумнее, пограмотнее. Но кто поедет в такую дыру, как Гуляйполе? Приходится мириться.
Нестора втолкнули в камеру Александровской тюрьмы. Она была полной. Некоторые спали прямо на полу, на тонких и грязных соломенных матрасах.
Махно исподлобья всех осматривал. И на него глядели. Сесть или лечь ему было негде, а он едва стоял на ногах.
Это немое знакомство длилось довольно долго. Камера изучала его, он – камеру.
Неожиданно с железной кровати соскочил разбитной, вертлявый малый, для которого тюрьма явно была родным домом. Он подошел к новичку:
– Ты с Гуляйполя?
– Ну! – с подозрением посмотрел на вертлявого Нестор.
– Шуруй за мной. – Он направился к лежаку, на котором полулежал какой-то рыхлый малый. – Ну-ка, Сало, ослобони человеку шконку.
Сало торопливо подчинился. В камере жили «по закону».
Махно закашлялся и деликатно сплюнул в ладонь кровавый сгусток.
– Не раскололся, – с уважением сказал вертлявый.
– Почем знаешь? – спросил Махно, со вздохом облегчения укладываясь на грязный матрас.
– Не били б так сильно. – Потом новый знакомец наклонился к уху Нестора: – Передали с воли, шоб ты кочумал. Ну, не кололся. Уходи в незнанку. Молчи, короче. Тебе вопрос, а ты: «Не знаю». Усек?
– Хто велел?
– Твои кореша! Они там, на воле, тумкают, как тебя из этой шкатулки высмыкнуть. Да ты меня не боись! У меня три ходки, я тут все знаю. У тюрьмы глаза большие и уши длинные. И про то, как вы, гуляйпольские, банковскую карету коцанули, мне дали набой… Знатный, базлают, пресс взяли. «Рыжье» или бумагу? Та без разницы. Все равно – орлы! – И протянул Нестору руку: – Мандолина. Это кликуха у меня такая. А ты?
– Нестор.
– А по-настоящему?
– И по-настоящему – Нестор.
– Ну, ладно. Лежи, оклемывайся.
Он ощупал Нестору живот и бок.
– Так… Понятно. Ребра сломали. А кончики тыкнулись в легкое… Ничо. Подправим… Эй, Сало, дай-ка полотенце!
Мандолина туго спеленал полотенцем стонущего Нестора, подвязал концы.
– Не вставай. Хлебово мы подадим. Лежи, пока снова потрошить не поволокут. А там – в незнанку! – И понизил голос до шепота: – Иду в долю. С твоим «рыжьем» мы им еще не такую революцию замастырим! Дым пойдет!
А тем временем в хате, что снимал Антони, снова собрался «военный совет»: братья Лепетченки, Хшива, Щусь, Каретников, Петро Шаровский и Тимош Лашкевич. Он единственный из всей братии считался грамотеем, окончил гуляйпольскую сельскую школу и даже поступил в гимназию. Был он молчаливый, немногословный, но иногда давал очень дельные советы и слыл среди хлопцев «головастым».
– Ну, и чего добились? – горячился Федос. – Нестора в Александровску тюрьму упекли. Вытяни его оттудова, попробуй!
– А мы их еще раз пуганем! – сказал Семенюта. – Мы их так наполошим, шо на суде им Нестор малой пташкой покажется…
