На лице Семенюты все еще играла улыбка. Антони был серьезен.
– Говоришь, заполыхает? – Выждав, когда стихнут шаги Омельяна, Вольдемар вернулся к прерванному разговору.
– Сам видишь! Революция пришла, а это стихия. Ты верно выбрав, где ударыть. Тут запорожцы: народ вольный, отчайнодушный, власти не прызнает. От дедов пошло, от прадедов… Скилько раз тут уже полыхало! Полыхнет и еще!
– Да, да… – сказал Антони, погруженный в свои мысли. – А Нестора надо вызволять.
– Думали, Вольдемар. Есть такое предложение: свидетелей поубивать и пристава. Только не знаем, чем все это может обернуться. Хто говорит: нема свидетелей, не будет и суда. А хто – наоборот: поскорее засудят.
– Те, кто говорит, что наоборот – правы. Есть протоколы допросов. Этого им достаточно, если погибнут свидетели.
– Ну, а если жывые? Еще ж хуже.
– Дело-то было ночью. Свидетели могут и засомневаться, – размышлял Антони, нащупывая ту единственную нить, благодаря которой можно было вызволить Нестора. – Ну, попробуй, разберись в сумерках, Нестор бежал или кто-то другой. Может, он, а вроде и не он…
– Гениальная у тебя голова, Вольдемар! – восхитился Семенюта. – Ну а скажи тогда, шо сделать, шоб они на следствии засомневались?
– Есть разные способы. Просто хорошо поговорить, воззвать к совести. Или напугать. На крайний случай – подкупить.
– А с приставом як? Пристава не подкупыш.
– Карачан нам на суде действительно не очень нужен, – твердо сказал Антони. – Без Карачана у его протоколов совсем другая цена. Важно, чтоб свидетели засомневались.
– От! – радостно подытожил разговор Семенюта. – Я хлопцям так и говорил: дождемся Вольдемара, он подскажет.
Глава четырнадцатая
Пылала панская клуня. Отблески пламени высвечивали небольшой усадебный дом с мезонином. По двору метались люди. Кто-то закладывал бричку, на нее спешно усаживалась челядь.
Селяне, перебегая от дерева к дереву, палили по дому. Сивоусый из Межиричей постреливал из своей «манлихеровки» по темным окнам дома. И каждый раз с удовольствием прислушивался к звону разбитого стекла.
– Ты куды шмаляешь, Юхим? – спросил его сотоварищ.
– Та по викнам, – добродушно ответил Юхим. – Красыво дзэнькае!
– Яка польза – по викнам?
– А шо ж, по людям? Там же, на второму этажи, повно панив. И ихни бабы, и диты! Хай тикают! А добро нам останется… О! Слухай!.. Чуешь, як красыво дзэнькнуло!
Один из повстанцев, закинув карабин за спину, уже бежал от дома, держа в руках огромную бутыль.
– Ты куды, Петро?
– Карасин сховаю! На год хватит!..
– От дурный! Карасин! Ты дывысь, шо люды несуть!
Люди несли одеяла, ковры, красивые лампы с хрустальными висюльками…
Юхим подбежал к покинутому хозяевами дому. Под ногами хрустело стекло. Из разбитого окна высунулась чумазая физиономия какого-то хлопца.
– Дядько Юхим! Мы вже тутечки. А шо ще робыть?
– Подывысь, шо там есть?
– Та вже все ростяглы. Тильки картынкы на стинах и осталысь.
– А ну кынь одну! – попросил Юхым.
Хлопец исчез и тут же высунул в окно большой писанный маслом портрет вальяжного господина, в широком золоченом багете.
– Ни! Поклады на место! А шо там ще?
– Кресло! Тилькы дуже тяжоле.
– Ну, потрудысь!
И хлопец вывалил из окна громоздкое кресло, красивое, прихотливо изогнутое, обтянутое шелковым штофом.
– Сава! Савелий! – обернувшись, закричал в темноту Юхим. – Пидганяй сюды бричку!
…Возле полицейской управы скучились брички, кареты с беженцами. Подъезжали еще какие-то таратайки. Горели факелы в руках слуг, и это театральное освещение только усиливало драматизм происходящего.
Испуганно гомонили женщины, дети, держащие на руках кошек, собачек, кукол. Взрослые рассказывали друг другу о нападениях на усадьбы. Истории были похожи и состояли главным образом из аханья и восклицаний.
Наскоро одетые, но сохранившие благообразие господа обступили пристава Карачана.
– Иван Григорич, громят Успеновку!
– Спасайте, Иван Григорович, Шагаровку. Там все горит!
Растерянный Карачан едва успевал отвечать на просьбы, мольбы съехавшихся сюда за спасением землевладельцев:
– Счас, господа! Счас! – И, обернувшись, крикнул в темноту: – Бычков! Езжай в Шагаровку!
– Шо ж я з одной рукой?
– Давай-давай!
– Слухаюсь!
– Баланюк!
– Баланюк поскакав в Святодуховку! – раздалось из темноты.
– Это ты, Якым? Бери, хто там еще есть! Скачить в Успеновку!
– Зараз! – ответил Яким Лепетченко. – Тилькы коней напоим!
Карачан стоял у ворот полицейской управы в окружении умоляющих его помещиков.
– Иван Григорьевич, ради Бога! В Новоселках бандиты! Там моя Анна Федоровна осталась!
– Та шо ж я сделаю? – закричал Карачан. – Все мои люды в разъезде. Я один тут! На все Гуляйполе!..
…К усадьбе пана Данилевского подступали хлопцы из ватаги Нестора Махно под командой Семенюты.
– Имение не палить! – велел Андрей. – Ты, Карета, подпали только он тот сарайчик, что на краю. Шоб светлее было!.. Спички есть?
– Кресало!
Хлопцы открыли беспорядочную стрельбу по усадьбе, полезли через ограду.
Каретников у крытого камышом сарая чиркал обломком напильника о кремень. Потянулся слабенький дымок. Трут начал тлеть…
Раздув огонек на конце фитиля, Семен сунул трут в пучок сухой травы, принялся фукать, закрыв слезящиеся от дыма глаза. И вот уже робкое пламя поползло вверх, к камышовой крыше. Огонь быстро охватил сарай. А где-то рядом кричали перепуганные куры, гоготали гуси, визжали свиньи…
В доме Данилевских, однако, паники не было. В высоких, кое-где уже разбитых окнах играли отблески пламени. Командовал здесь молодой пан Владислав, дослужившийся уже до прапорщика, – его, похоже, даже увлекала возможность настоящего, не учебного боя.
– Вы, папа, лучше уйдите в покои, – попросил он отца. – И, пожалуйста, не выглядывайте в окна.
Но пан Данилевский, в халате и ночном колпаке, приникнув к окну, держал в руках инкрустированную капсюльную двустволку. Он отмахнулся от сына и, что-то выцелив, выстрелил. Судя по его взгляду, промазал. Немудрено: мечущиеся огни, мечущиеся люди, крики, треск, дым. Это не охота с загонщиками и собаками на кабана. И рука подрагивает, и глаз бегает.
– Винцуся, а ты почему здесь? – увидев юную сестричку, возмущенно спросил Владислав. – Эй, кто-нибудь! Отведите девочку в покои!
