Девочку увели.
Пули, разбивая стекла, впивались в стены. Разлетелись куски позолоченного багета: картина, изображавшая одного из Данилевских в казацком чекмене, наклонилась набок.
Владислав приказал работникам:
– Павло! К тому окну… Грыць, беги на чердак! Со слухового окна хорошо видно… Алешка, давай сюда!
В руках работников оказались дорогие ружья из коллекции Данилевских. Все эти хлопцы не раз принимали участие в охотничьих панских забавах, знали дело и неслучайно считались гайдуками.
– Степан! Возьми мою трехлинейку! – Прапорщик кинул винтовку конюху. Молодой Данилевский был в одной нательной рубахе, но в пылу боя он разорвал ее, приник к окну с длинноствольным револьвером в руке.
Усадьба огрызалась огнем. Из окон летели жаканы и картечь.
…Прямо перед лицом Федоса картечь выломала штакетник, осыпав хлопца щепками. Он выдернул крупную занозу из щеки, размазал рукавом кровь.
Весь двор освещался пламенем горящего сарая, и приблизиться к дому было невозможно, не попав под обстрел.
Федос обернулся к Семенюте:
– Отстрелюються, падлюки! Дай бомбу, Андрюха, я з тылу зайду.
– Не надо! – сказал Семенюта и исчез.
Он отыскал Хшиву, который методично, но без особого прицела палил из револьвера в сторону дома, явно наслаждаясь самой стрельбой.
– Хшива, гуляйпольского пристава знаешь?
– Видел когда-то. Но познакомиться не довелось, – усмехнулся Шмерко.
– От и хорошо, шо не познакомился. Бежи до полиции, скажеш приставу Карачану, шо пан Данилевский просит помощи. Обязательно Карачану!
– Шуткуете? Зачем он вам, той Карачан?
– Очень даже нужен!
– А-а, шо-то понимаю. – На лице Хшивы мелькнула плутоватая улыбка. – Я мигом!
И он растворился в темноте…
…Карачан все еще находился в окружении землевладельцев, когда к полицейской управе прибежал разгоряченный Хшива. В свете факелов его худое и обычно бледное лицо казалось багровым. Блестели капельки пота.
– Пан пристав! – закричал он взволнованно. – Пан Данилевский просят подмогу!
Выстрелы были хорошо слышны даже издали, и виднелось зарево в стороне усадьбы Данилевских.
– Сам вижу! Только некого послать, одын на хозяйстве остався.
– Пан просыли, щоб вы самолично.
– И коней нема, все в разгоне, – откашлялся пристав. – А ты хто?
– Я?.. Это… казачок. У пана генерала в прислугах, – нашелся Хшива. – Так шо передать?
– Передай… – Карачан сам не знал, как поступить. – Передай, може…
– За «може» мне от пана батога достанется.
– Сгинь! – Пристав отвернулся. Но, вздохнув, принял новое решение: – Скажи пану, счас явлюсь!
Хшива заторопился обратно.
– Чорт бы побрал этих отставных генералов, – пробормотал пристав. Взяв карабин, он громко обратился к помещикам: – Господа, может, хто со мной? Надо помочь Данилевскому.
Никто не откликнулся.
– Ну, может, хоть коня хто дасть?
И снова молчание. Волна людей, осаждавших пристава, даже как бы отступила.
– Эх, господа! Перебьют вас бунтовщики по одиночке! – упрекнул Карачан землевладельцев и неохотно ушел в темноту.
На дороге, ведущей к усадьбе Данилевских, Андрей Семенюта и Хшива ждали пристава. За их спинами, неподалеку, догорал сарай и были слышны сухие щелчки револьверных и винтовочных выстрелов, буханье дробовиков. Там все освещалось вспышками огня. Но канава, где залегли анархисты, оставалась во мраке.
Семенюта и Хшива заслышали далекие шаги. Андрей, передернув затвор, послал в казенник «манлихера» патрон.
Вскоре на фоне неба выделился черный силуэт Карачана.
– А шо! Храбрый! – прошептал Хшива с оттенком уважительности.
Семенюта только хмыкнул. Прицелился, выстрелил. С пятнадцати шагов нельзя промахнуться. Пристав резко остановился, словно стал прислушиваться к близкой уже перестрелке, и затем медленно опустился на землю.
Семенюта подошел к приставу, убедился, что тот мертв. Вернулся к Хшиве уже с двумя карабинами на плече:
– От тепер можно позаботиться и о свидетелях. Понял?
– Да я еще раньше все поняв. Идем пана добывать!
– Все! Будем отступать. Войну з паном Данилевским мы сегодня не выиграем, – твердо сказал Семенюта.
По одному, по двое уходили Каретников, Калашник, Шаровский, Семенюта, братья Лепетченки, Лашкевич, Хшива Шмерко, Федос. Пригасающее пламя отражалось на их потных, усталых, измазанных сажей лицах. Ружья несли так, как несут грабли и косы идущие с работы крестьяне.
Это был их первый бой. А сколько еще боев многих из них ожидало впереди!
Светало…
Глава пятнадцатая
Император, изображенный на живописном полотне в полный рост, незримо присутствовал в кабинете. Молодой, красивый, с аккуратно подстриженными усами и бородкой. Загляденье!
В кабинете было двое – сам Демьян Захарович и молодой кавалерийский офицер с Георгиевским крестом на груди.
Исправник смотрел, как во дворе садятся на коней казаки. Доносились голоса команд, ржание коней, которых казаки горячили и сдерживали. Парни были здоровые, сытые, кони резвые, кормленые. Любо-дорого…
Офицер тоже глядел на сборы конников.
– Вы бы мне еще хоть дюжину казаков дали, – попросил он.
– Не могу, Федор Петрович. Эта полусотня идет на Софиевку и Михайловку. Там очень плохо. Заводы Классена, сами понимаете! Классен – король уезда. А ваше Гуляйполе – небольшое местечко, практически село. Там вы и своими силами справитесь.
– Да где же в таком случае наши войска, черт возьми?
– На Черном, на Азовском морях, – тихо ответил исправник. – Взбунтовался флот. Угроза державе. А Гуляйполе… Карачан держал его в руках. Надеюсь, с божьей помощью и вы с тамошними бунтовщиками справитесь…
– Ну а этот ваш Махно? Что это такое?
– Да ясно, что пешка. Не сознается. Ну, повесить-то мы его повесим. Сейчас вешают просто. Стрелял, ранил полицейского. Свидетели есть. Разве не достаточно?
Казаки выехали со двора. В распахнутое окно ветер донес бодрящий военного человека запах лошадиного пота, амуниции, конского навоза. Федор Петрович вздохнул.
Император, изображенный во весь рост, парадный и отрешенный от суеты, нависал над креслом исправника.
– Жаль, конечно, что пешка, – сказал Федор Петрович. – Придется глубже копать. Должен же быть у них там какой-то центр. Кто-то главный!
– Безусловно, безусловно, – согласился исправник.
