– Я в политике не очень разбираюсь, Моисей Наумович. Но понимаю, что всем нам надо сплотиться, помогать друг другу. Я лично тоже пришел к вам просить помощи для Махно. Талантливый артист. У него может быть большое будущее.
– Да?.. К сожалению, не довелось видеть его в театре.
Кернер размышлял. Барабанил пальцами по столу. Рассеянно смотрел на фотографии на стене, на портреты родственников, родителей. Длиннополые сюртуки, пейсы, ермолки… Строгость, упрямство, стойкость. И терпеливость. Умение мириться с неизбежным.
Повыше родственников мерцало в дорогом багете живописное полотно, изображавшее завод. «Механический завод сельскохозяйственных орудий и машин». Дым над трубой. Облака пара, поднимающиеся над котельной. Это его, Моисея Кернера, сына бедного бадхана, распорядителя на убогих еврейских свадьбах, завод. Триста рабочих! Цеха, контора, театр, небольшое ремесленное училище, больница на двенадцать коек с фельдшером. Завод требовал верного решения.
– Хорошо, – ответил Кернер. – Я внесу залог… Но надеюсь, что этот мой жест не останется недооцененным. – И он пристально посмотрел на гостей.
Едва Антони и Семенюта ушли, в кабинет вошла супруга заводчика:
– Я все слышала, Моисей. Это бандиты!
– Тебе, Фира, надо быть во главе полиции.
– Я уверена, именно они убили нашего пристава.
– «Нашего»… Ты права, Фира! Он был наш уже хотя бы потому, что взяток с меня получил куда больше, чем этот залог за их арестанта.
– А этот… итальянец, или кто он… Антони. Ты взял его в театр. Но я всегда тебе говорила: он очень опасный человек.
– Сейчас все опасны. Надо потерпеть, Фира. Люди меняются, когда меняется время.
– Надо уезжать, Моисей… Надо ехать!
Дымил завод на картине. Красивый завод. Его писал мастер из Киева, художник с дипломом академии. Взял хорошие деньги.
– Куда ехать, Фира?
– Будто бы ты не знаешь куда! В Америку.
– А кому мы там нужны? И кто тебя там ждет? Что, твой дядя живет в Америке и его зовут Ротшильд?.. Нет, Фира, надо немного потерпеть. Наш завод сейчас стоит копейки. Кругом бунты. Но революции проходят, а завод будет нужен всегда…
…Кернер сдержал слово, данное Антони и Семенюте. На следующий день с утра он уже был в полицейской управе.
Увидев на месте бывшего пристава молодого кавалерийского офицера с Георгиевским крестом на груди, Кернер поневоле вытянулся в струнку. Затем положил на стол пачку ассигнаций.
– Эт-то что? Взятка? – спросил офицер, багровея от гнева.
– Это залог, господин пристав. Здесь две тысячи. За моего рабочего.
– Кто ж это такой ценный рабочий?
– Махно… Нестор Махно.
Нестор открыл дверь хаты, пропуская внутрь косые лучи утреннего солнца. Мать не сразу узнала его.
– Ты, Нестор?
– Я, мамо!
Евдокия Матвеевна насупилась. Она вроде была совсем не рада возвращению сына. Встала перед ним, руки в бока, гневно запричитала:
– Явывся, паразит! Выродок собачий! Шоб тебе чорты рвалы, як ты мое серце рвеш! Шоб ты стилькы яду выпыв, скилькы я слез пролыла! Шоб тебе сатана…
– Та шо вы, мамо!
– Шо «мамо»? Ще не доконав! Ще жыва!..
Нестор оглядел хату, увидел скалку, протянул матери:
– Нате, быйте! Тилькы не крычить!
Мать схватила скалку, замахнулась, но отбросила ее и с плачем обняла сына. Рыдая, продолжила уже другим тоном:
– Ой, сынок, сынок! Кровынушка моя! Я ж тебе вже не ждала, не надиялась!.. – Она отклонилась и, вытирая слезы, глядя Нестору в глаза, спросила: – А то правду люды кажуть, шо ты чоловика убыв?
– Та шо вы, мамо! Я курыцю заризать не можу!
Мать обернулась на икону, стала мелко креститься:
– Спасыби тоби, Пресвята Богородыця, шо сына вернула.
– Сами ж казалы, шо «Нестор» це значить «возвернувшийся додому».
– То батюшка Дмытро, як хрестыв тебе, сказав… як це по Святому Пысанию? «Будет пребывать во странствиях и кажный раз возвертаться к отчему дому».
– Ну, от я й вернувся. Здраствуйте, мамо!
И теперь уже Нестор обнял мать, вытер с ее лица слезы.
Заскрипела входная дверь, вошел Григорий.
– Гриня! Братуня!.. – Они обнялись, Нестор попросил: – Може, сбегаешь до братов, хай прийдуть!
– Уже послав. Тилькы Омельян на хуторах. Хозяйнуе там. Трете дитя у нього народылось…
Но прежде братьев на пороге появилась Настя. Она прижимала к себе глечик.
– Дядя Нестор! Мамка вам парного молока прислалы…
– Невеста тоби подростае, – сказала мать.
– Ой, ну шо вы, баба Дуся! – Настя поставила молоко и, застыдившись, исчезла.
– Простить, мамо. Я трошки приляжу.
Нестор прилег на полати.
– Шо з тобою? – встревожилась мать.
– Та… ничого. Уморывся з дороги. От станции пеши йшов. Пылюга…
Он лежал с прикрытыми глазами, похоже, засыпал.
Григорий с матерью перешли на шепот.
На улице нарастал какой-то шум. Он становился громче. Уже можно было различить лошадиный топот, командные крики.
Нестор открыл глаза, прислушался. Вскочил, приник к оконцу и увидел, как по улице по двое в ряд нестройно проходила казацкая полусотня. Пики, флажки, лихо заломленные фуражки, чубы. Зубы поблескивали на запорошенных пылью лицах.
Следом появился обоз с солдатами. Брички, линейки, подводы с амуницией.
Потом, тяжело сотрясая землю, прокатились две трехдюймовки на передках…
– Дождалысь! – мрачно сказал Нестор.
Он еще долго слышал гудение земли, скрип колес. Затем надел свитку, натянул битые сапоги.
– Ты куды? – забеспокоилась мать. – Не пущу. Дома сыды. Бачишь, шо робыться!
– Я ненадолго, мамо… Хлопцев повидать.
– Не надо хлопцив. Сидай до столу, я галушок наварыла.
На пороге вновь возникла Настя. Явно с каким-то известием. Уже во дворе она шепотом сказала Нестору:
– Дядько Семенюта наказалы, шоб вы сьодни не выходылы з хаты.
– Ладно. – Нестор раздумывал. – Показуй, Настена, де ты схороныла то, шо я тоби оставил?
– Нашо? Сидилы б дома! Бачите, скилькы солдатив понаихало.
– Ну от! И ты туда ж!.. Показуй!
У края балки, на крутом откосе, Настя засунула руку в нору стрижа. Извлекла оттуда тряпичный сверток.
– Сама додумалась тут схороныть? Хороша у тебе голова, – разворачивая тряпки, похвалил Нестор.
