Он бросился к комоду, отодвинул его и склонился над схроном. Высветил лампой аккуратно уложенные ряды гранат.
– Соображаешь! – похвалил его Семенюта и обернулся к друзьям: – Розбырайте, хлопцы, гранаты! Кажется, они сьодня не будут нам лишними.
И он стал извлекать из подпола гранаты, раздавать их.
С бесстрастными лицами хлопцы принимали гранаты. Понимали: боя не избежать.
Еще одна пуля впилась в сволок, едва не задев Щуся.
– Гаси свет!
Темень.
– До окон не приближаться!
Наступила звенящая тишина. Несмело вновь запели на улице сверчки.
Тишину нарушил голос. Говорил новый пристав Лотко:
– Эй, анархисты! Деваться вам некуда. Выходите по одному с поднятыми руками! – Не дождавшись ответа, он добавил: – Кто не сдастся, будет расстрелян как вооруженный бунтовщик! По закону особого положения в губернии!
Махно вставил запал в гранату, сказал в темноту:
– Андрюха, можно, я ему ответ дам. Он тут блызенько, за бузиной. Докыну!
– Ты шо, гранатою?
– Ну!
– Подожди малость! Гранаты нам позднее сгодяться! Когда будем с боем вырываться из этой западни!
– Эй, вы там! Антони, Семенюта, Махно, Щусь!.. – снова обратился к парням офицер. Голос у него был громкий, командный. – Мы вас всех знаем! Выходите! Все равно вам деваться некуда!.. Ну, чего молчите?
– Думаем! – громко ответил офицеру Семенюта и обернулся к товарищам: – Гранаты у каждого? Вставьте запалы! Соберитесь коло окон, по два, по три. И по моей команде: через двери, окна. Сперва – гранаты! И – вперед! Хто живый останется, встренемся в Марусиной балке!..
И началось.
Грохот разорвавшихся гранат накрыл садок, огород. Хлопцы выпрыгивали на улицу через окна, выскакивали через двери… Поначалу они никого не видели, не встречали никакого сопротивления. Оглушенные и ослепленные неожиданной огневой атакой, солдаты и полицейские искали спасения на земле, за деревьями. А хлопцы уже пересекли запущенный, густо заросший огород. Семенюта и Щусь бежали последними, защищали тылы. Взорвались еще две гранаты, сбивая с деревьев листву, огнем и дымом прикрыв бегство. Хорошо, что гранаты были без тяжелых осколочных «кожухов», из одной тонкой жести. Если кому и попало металлической мелочью в спину или в мягкое место, то в пылу скоротечного боя никто не заметил легкого ранения.
Гурьбой они опрокинули лозовый тын и помчались вниз, к реке.
Солдаты и полицейские наконец пришли в себя. Они поднялись и побежали вслед за парнями.
Семенюта, Махно, еще кто-то, отступая, открыли бешеный огонь из револьверов.
Один из тех, кто преследовал ватагу, упал.
Махно бежал рядом с двумя Лепетченками.
– Сашко, Иван! Мени показалось, вашого батька подстрелылы! – прокричал им Махно.
Братья внезапно остановились.
– Точно! Я тоже слыхав батьков голос, – сказал Сашко, и они оба повернулись, чтобы бежать назад.
– Пидождить! – Нестор швырнул далеко, в сторону покинутого ими огорода, еще одну гранату.
Взрыв на мгновение ослепил их, но Махно разглядел то, что хотел.
– Там он, в траве. Поглядить, чи живой – и назад! Я прыкрыю!
Братья подбежали к неподвижно лежащему в траве телу. В неверном свете лунной ночи они увидели знакомое лицо. Вислые чумацкие усы, погоны с лычками, безвольно раскинутые крестьянские руки, вцепившиеся в землю…
– Тату!.. Тату!.. – теребили они Якима Лепетченко.
Махно увидел, как неподалеку поднялись двое солдат. Выстрелил. Те снова легли в траву. Помирать они тоже не хотели.
Нестор подбежал к братьям, схватил младшего, Ивана, за шиворот:
– Иван, Сашко! Бежим! А то побьют!
– Та батько ж!..
– Ничем уже не поможете! Бежим!
Он тащил их. Наконец братья подчинились ему. Они бежали теперь вместе с Нестором, плача и на ходу вытирая слезы рукавами одинаковых курток.
Перед рассветом они все собрались в густо поросшей гледом и маслиной Марусиной балке. Костер не жгли. Разговаривали вполголоса. Кое-кто морщился от боли. Горели ссадины и порезы от осколков. Кусочки жести приходилось вытаскивать, как занозы.
– Все слыхали, шо тот полицай кричал: «Семенюта, Махно, Щусь…» Выходит, шо кто-то нас предал, – сказал Семенюта. – Шо думаете?
– А шо тут думать! – вздохнул Нестор. – Ясно, шо серед нас объявывся предатель.
– Хто?
– Яка падлюка?
Они оглядывали друг друга с подозрением. Стояла недобрая тишина. Лишь изредка слышалась тоскливая перекличка ночных птиц, да из Гуляйполя доносились какие-то команды, выкрики.
Братья Лепетченки стояли чуть в стороне, безучастные к происходящему. Нахохлившись, прижались друг к другу, как две совы.
Федос вытер исцарапанное то ли колючими ветками, то ли осколками гранат лицо.
– Ничого! Докопаемся до предателя! – пригрозил он. – И хай не жде пощады!
– От шо, хлопцы! – решительно сказал Семенюта. – Нема среди нас изменников. Не был бы он с нами, не стал бы жизнью рисковать… Так шо вы эти разговоры выбросьте из головы. Все мы тут браты.
– Ну а хто не був з намы? – спросил Щусь.
У всех возникли на памяти имена тех, кто знал об их ватаге. Но никто не решался произнести догадки вслух, уж больно это было страшно. Все понимали, что тут же надо выносить приговор. Но их сердца еще не настолько ожесточились. Они еще были дети. Взрослые дети.
Нестор вспомнил про атамана Серка, про их не такой уж и давний спор со Щусем у костра, правильно или неправильно поступил запорожский атаман, расправившись с теми своими земляками, кто решил остаться в турецком плену. Был он на стороне атамана. Но тоже промолчал.
Все молчали, соглашаясь со словами Андрея Семенюты. И он продолжил:
– Ясно одно: в село нам возвертаться нельзя. Схватят.
– А куды ж? – спросил Лашкевич. – Дома хозяйство, робота…
– Роботу в тюрьме дадут, – усмехнулся Хшива. – Чи сушиться подвесят.
Шутку не поддержали.
И тут в разговор вклинились до поры молчавшие братья Лепетченки.
– Хлопци! Вы нас простить, но нам надо в село! – решительно заявил Иван.
– Да вы шо! – удивился Федос.
– Батька надо поховать, – угрюмо поддержал брата Сашко.
– Арестують вас. Не успиете й додому дойты.
– По-людски надо поховать… – Братья не слушали возражений.
– Батько! – продолжал гневно говорить Федос. – Батько ваш полицаем був! Против нас шел! Потому так и выйшло… А вы – з намы! Чи, може, у вас тепер якась друга думка?
