– Кое-кого надо бы отпустить, – сказал следователь. – Вот этих… и этих… Лепетченки Иван и Александр. Их, пожалуй, тоже…
– Да как же это? – удивился исправник. – Ведь с оружием… доказано… не меньше других бандитствовали…
– В память об отце. Верный престолу был человек. Одна вдова малопомощная осталась.
– Не понимаю! Отец – это отец. А эти байстрюки…
Кирилл Игнатьевич снисходительно усмехнулся. Человек высокообразованный, петербургская штучка, он видел гораздо дальше, чем его коллега, выученик екатеринославской полицейской школы Демьян Захарович.
– Могу пояснить. Общероссийский бунт пошел на спад. И раздражать общество излишними карательными мерами сейчас не следует. Пусть все понемногу гаснет. Один повешенный – это десять мстителей, не исключая родных.
– Но убийцы-то, убийцы! – горячился честный служака. – Антони! Семенюта! И этот… Махно!..
– Зачинщиков, вождей, главарей надобно, безусловно, предать суду. И вот этого еще… – Кирилл Игнатьевич вернулся к списку, – Шмерко Хшиву. Нужно попугать этой казнью еврейские колонии. В уезде треть населения – евреи. Это люди особого склада ума. Если они почувствуют слабость власти, восстание будет почище, чем на Черноморском флоте.
Исправник с уважением посмотрел на следователя, обладающего столь широким, можно сказать, государственным пониманием событий. Но все-таки спросил:
– А судья? Он будет с этим согласен?
– Несомненно. Председатель суда полковник Стробенко – мой сокурсник по военно-юридической академии. Он подчиняется всем указаниям свыше! – Кирилл Игнатьевич встал. – Отправляйте этап в Екатеринослав! И этого… э-э… Шаровского с ними. Отведем от него подозрение.
Окраина Александровска ничем не напоминала город, кроме разве что каменной мостовой, протянувшейся через поросший чертополохом и лопухами пустырь к железнодорожной станции. Вдали коптили небо несколько заводских труб, свидетельствуя о том, что город растет и бурно развивается.
На пустыре стояла хатка, точнее, халупа, покосившаяся и жалкая, с нахлобученной по самые оконца серой соломенной крышей. Похоже, в ней уже давно никто не жил: пустыми окнами она безрадостно смотрела на малолюдную в это рассветное время дорогу, ведущую к вокзалу.
Но – нет, во дворе копошились люди. Их было четверо. И один из них – Семенюта.
– Не видать? – время от времени спрашивал Андрей у затаившегося под стеной хатки хлопца, напряженно вглядывающегося в даль.
– Пока тыхо! – отвечал тот.
Двое парней из числа александровских анархистов, Пивень и Жерех, подвели коней к легкой таратайке.
– Може, отминылы? – предположил Пивень.
– Надежные хлопцы, железнодорожники, сказали, шо пришел приказ подать тюремные вагоны сегодня утром, – пояснил Семенюта.
– Ну, так уже утро!
– Ну, так и жди! – рассердился Семенюта.
Он помог Пивню и Жереху подвести коней к дышлу, справиться с упряжью. На ходу давал указания:
– Как только я подойду до этапа, выезжайте. И правьте прямо на этап! И стреляйте по конвою!.. Побольше шуму, трескотни, страха! Нагло!
Пивень и Жерех, крепкие, тертые парни, кивали. Из-под их распахнутых свиток были видны ребристые рукояти наганов.
– Пока конвоиры поймут, что к чему, кидайте в повозку двух-трех наших. Перво-наперво Нестора, Хшиву…
– Их хочь предупредылы? – спросил Пивень.
– Одного Нестора. Ему доверяю, як себе, – сказал Семенюта.
– Боюсь, ничого не получится. Надо було хорошенько подготовиться. Людей организовать. А шо ж, нас всього четверо…
– Времени не было! – вздохнул Семенюта.
– Тыхо! – попросил стоящий в дозоре хлопец.
– Шо там?
– Ничого не видать. А будто шось дзеленчить.
Тюремный этап, около полусотни человек, брел по каменной мостовой.
– Посторонись! – выкрикивали конвоиры редким прохожим. Конвоиров было не намного меньше, чем арестантов. – Освободи дорогу!
Редкие прохожие жались к бедным окраинным домам. Собаки, поджав хвосты, убегали в подворотни. Звенели кандалы, тяжело шаркали ноги. Утро было холодное. Ветер мел пыль, сор, листву. Заключенные мерзли в легких робах, в холщовых «маруськах» на головах.
И арестанты, и конвоиры с винтовками в руках двигались хоть и медленно, но четко и слаженно, как единый механизм. В первом ряду, закованный в кандалы, плелся Шаровский, где-то дальше – Нестор Махно, в следующем ряду – Хшива.
Заключенные покидали городскую окраину, и звон их кандалов разносился уже над пустырем. Они приближались к одиноко стоящей хатке.
Почти все арестанты смотрели под ноги. Хождение по булыжнику в кандалах – дело не из легких. Только Махно изредка оглядывался по сторонам. Улучив момент, он обернулся к Хшиве:
– Шмерко! Шоб мене чорт взял, десь тут наши хлопци должни объявыться.
Блеснули надеждой глаза Шмерко…
…Семенюта видел приближающийся этап. Все громче звенели кандалы.
Вот арестанты почти поравнялись с хаткой…
Пивень и Жерех открыли ворота. А Семенюта отправился навстречу процессии. Руки – в карманах свитки, картуз сбит набок, свисает завиток чуба. Мастеровой человек, не иначе. Идет на работу. А может, с ночной гулянки домой.
– Посторонись! Посторонись! – завидев приближающегося к этапу прохожего, выкрикнул один из конвоиров.
Но Семенюта, словно не слыша окриков, приближался к колонне. Этот одинокий парубок не вызвал у конвоиров особого беспокойства. Тем более что он чуть посторонился, пошел по пыльной обочине…
И тут случилось то, чего никто не мог предположить. Шедший в передних рядах Шаровский узнал Семенюту. И не поверил своим глазам. Стал приглядываться, невольно замедляя шаг и сбивая с ритма всю колонну.
Осознав, что навстречу идет отчаянный вожак гуляйпольских анархистов, Шаровский в испуге закричал сопровождающему конвой уряднику:
– Пан охвицер! Пан охвицер! Це ж Семенюта! Гуляйпольский бандит Семенюта! Я знаю, вин мене вбье! Стреляйте!..
Андрей выхватил два револьвера, стал палить по конвоирам. Колонна остановилась. Крики. Ругань. Паника. Часть конвойных пыталась сбить заключенных в кучу, другие падали на мостовую, передергивали затворы, открыв беспорядочную стрельбу. Мало кто понимал, в кого надо стрелять, где противник.
Со двора халупки в эту минуту вылетела таратайка с Пивнем и его товарищами. Над их головами засвистели пули. Они поняли, что задуманное дело сорвалось, и, вместо того чтобы мчаться на помощь Семенюте, Пивень развернул коней, и таратайка понеслась по пустырю в сторону станции.
Увидев это, Семенюта, отстреливаясь, стал отступать.
