– Дыхнуть нечем, хочь топор вешай.
– Може, хочеш трошки повысить на свижому воздухи? В петли?
– Типун тоби… У мене только пять годов каторгы.
Кто-то, став на четвереньки, стал пить из ведра. Его пнули ногой под зад:
– Не пачкай воду рылом, Буряк. Ковшик возьмы.
Махно лежал на нижнем топчане, под чьими-то свесившимися босыми ногами.
– Пить! – попросил он.
Ему поднесли ковшик. Он сделал несколько глотков, и его голова снова бессильно упала на матрас.
– Чегой-то гуляйпольский ослаб, – сказал подававший ковшик.
– Ослабнешь тут! Жде, когда повисять, – ответили ему.
– Надзиратель казалы, шо не повисять. Милость йому выйшла од инператора – вечна каторга.
– То – велыка милость… Велыка…
Нестор слышал этот разговор, но молчал. Его бил озноб.
…На следующий день доктор в грязноватом халате, немолодой и равнодушный, снова щупал пульс у Махно.
– Знов эта… пилепсия? – спросил пришедший с ним надзиратель.
– Пожалуй, хуже, – ответил доктор. – Боюсь, это тиф. Хватанул вошку: тут это просто.
– Воли мени… воли!.. – прошептал Нестор в бреду. – Будьте вольни, як звери степни… ни царя… ни попа… Воли! – И, дернувшись, затих.
– Не выдержит он, – сказал доктор. – Дело такое. Надобно бы его в лазарет!.. Не то… многие могут отправиться вслед за ним!.. И дезинфекцию!
Нестора повезли по мрачному тюремному коридору на грубо сколоченной деревянной каталке. Доктор шел рядом, придерживая пальцами запястье и щупая пульс.
– Стойте! – вдруг скомандовал он надзирателям. – Дайте простыню.
Ему подали рваную простыню, и доктор накрыл ею Нестора с головой. Затем, достав карманные часы, определил время.
– Везите в покойницкую, – велел он.
Надзиратели перекрестились и схватились за каталку. С трудом развернулись. Скрип-скрип – поехали в обратную сторону. По наклонному коридору вниз, в холодный и сумеречный подвал. Безвольно болталась свесившаяся из-под простыни рука Нестора.
– От оно якое дело! – философски заметил один из надзирателей. – Веревка не удушить, так воша добье…
Всю ночь тело Нестора, покрытое простыней, лежало на каталке в холодном подвале. Рядом с ним, на деревянных полатях и на мраморных столах, лежали те, кто ушел в мир иной раньше.
У полатей с утра закопошились двое санитаров в кожаных лоснящихся фартуках и грубых сбитых сапогах.
– Прохвесор просылы трьох для этого… для наукы, – сказал один. – Обищав по два целковых за кажного. Только шоб хороши булы, не обвонялые.
– Чего ж, найдем! – ответил второй. – Вот этого. Крепкий мужичок, – указал он на рослого бородатого покойника.
Выискивая еще двух, они медленно прошли между лежащими в ряд трупами. Присматривались.
– Може, ще он того?
– Ни. Дуже худый.
Взгляд их остановился на каталке с Нестором.
– А ну, погляды на цього… вчерашнього.
Санитар сдернул с тела Нестора простыню. Нестор был еще в одежде.
– Мелкуватый. Пацан, чи шо? – Они оценивающе рассматривали Нестора. И вдруг заметили, что его рука начала шевелить пальцами, словно хотела сжать кулак. Или, может, подзывала? Так полусогнутым пальцем манят человека. И так же нажимают на спусковой крючок.
– Господи Сусе, Матир Божия! – перекрестился санитар. – Бижы, Петро, за дохтором! Скажи, вчерашний мертвяк ожив!..
Петро второпях наступил на свисающую до пола простыню, и она сползла с Нестора.
Нестор открыл глаза и долго непонимающе глядел перед собой.
Глава двадцатая
В тюремной больнице было всего несколько больных. Они столпились у окна, за которым виднелся высокий каменный забор с вмурованными поверху проржавевшими шипами, а за забором – верхушки деревьев с клейкими еще листочками. В небе плыли облака, перекликались летящие неровным клином большие белые птицы.
– Гуси возвертаются. Чи лебеди. К доброй погоде.
Весна…
Нестор не участвовал в этой беседе, скрывавшей в себе нечеловеческую тоску и тягу к воле. Он осунулся, сильно похудел и был похож на мальчишку-недоростка. Ссутулившись, сидел на кровати и тупо смотрел в пол.
А в коридоре перед крашеной дверью стоял тюремный доктор, преграждая путь синештанному ротмистру и двум сопровождавшим его стражникам с ружьями.
– Эт-то невозможно! – разводил он руками. – Это совершенно невозможно. Он только поднялся с постели. Очень ослаб. Явное осложнение на легкие… Еще хотя бы недельки две… понаблюдать!..
– Да уж чего-чего, а наблюдать за ним будут, – мрачно пошутил ротмистр. – Поймите, Яков Назарыч, у меня предписание… вот… отправить Махно для отбывания каторги в Москву, в Бутырский замок. Причем в кандалах.
– Какие кандалы! О чем вы? Он еще на ногах с трудом держится… Голубчик, нельзя же так. Надо еще подождать.
– Не могу-с! У меня предписание. И, что самое главное, собрана партия, заказан вагон. Или прикажете его отдельно потом, первым классом?.. Э, Яков Назарыч, оглянитесь вокруг: Россия в огне, хуже пугачевщины… Вот когда все успокоится, уладится… тогда наши присяжные поверенные будут опять жалобить суды! А пока не могу-с! Предписание… Позвольте!
И ротмистр властной рукой отстранил доктора.
Бежал по России поезд с арестантским вагоном. Дремали на площадках солдаты с винтовками.
Зарешеченные отсеки – словно клетки. Сбоку узкий коридор.
В клетках двухъярусные нары. В самом углу вагона, на нижних нарах, прикорнул Нестор. Слева и справа от него не смолкал тихий гомон. Махно был безучастен, не мигая следил за тенями на потолке. Перевел взгляд на окошко. Там, за оконным стеклом, иногда мелькали верхушки деревьев, плыли облака, птицы словно гнались за поездом и никак не могли его догнать.
И вдруг в другом конце вагона Махно услышал знакомую мелодию. Так тренькать губами умел только один человек.
– Мандолина! – позвал Нестор негромко. – Мандолина!
Задремавший надзиратель, звякнув на поясе связкой ключей, распрямился, вслушался: кто там нарушает порядок?
Смуглолицый, верткий Мандолина прервал «игру», которой потешал товарищей. Подозвал надзирателя, попросил:
– Пропусти, Артемыч, до того, шо кличет. – И мятая рублевка перешла из рук в руки.
Артемыч сделал строгое лицо:
– Запрещено. Дуже опасный преступник. – Приняв еще рубль, подобрел: – Ладно, йди!.. Квелый он, никуды не сбежит!
Отомкнул клетку Мандолины и проводил его в дальний отсек. Мандолина присел на нары возле чуть повеселевшего Нестора.
