– Антони! Вольдемар Антони.
– Ну что ж! Давайте знакомиться, – смуглолицый сокамерник протянул руку: – Петр Андреевич Аршинов.
– Нестор Махно, – представился подросток и поправился: – Нестор Иванович.
Поздно вечером лампочка под высоким потолком погасла.
Укрывшись серым казенным одеялом, Махно не спал. Вслушивался в голоса, гулом которых была наполнена камера. Казалось, что здесь не пятеро человек, а по меньшей мере взбудораженная толпа.
Извечные споры к ночи разгорелись, как будто получили новую силу от двух свечей, которые заключенные зажгли на столе.
– Вот вы все: «Америка, Америка!» А что она для нас, эта Америка? Россия – самобытная страна, со своим укладом, своим норовом! – говорил Шомпер.
– Америка – это пример торжества некоторых свобод. Конечно, классовая пропасть дикая. Но в основе, в Декларации прав… Даже Маркс… – возражал медлительный социал-демократ Степан Трунов, изможденный бесконечными отсидками.
Нестор, приподняв голову, вслушивался и вглядывался в лица спорщиков.
– Что вам этот филистер Маркс! Читайте Бакунина! – брызжа слюной, перебивал собеседника Шомпер. – Михаил Александрович еще когда писал: «Мы питаем отвращение к монархии, но в то же время убеждены, что большая республика с войсками и бюрократическим централизмом будет заниматься завоеваниями и притеснениями… и не обеспечит счастье и свободу своим гражданам». Вам не кажется, что эти слова относятся и к Америке? Даже в первую очередь к Америке?
– Это уж безусловно! – подал голос с другого конца камеры Сольский. – Начали хорошо, с провозглашения свобод. А дальше? Война с Испанией и Мексикой… Куба, Филлипины и так далее! Присвоение огромных чужих земель! Уничтожение индейцев!..
– Вы мене извинить, если шо не так скажу, бо люды вы, я бачу, учени, – не выдержал и вклинился в разговор Нестор. – Это шо ж получается? Де власть, там счастья буть не может? Чи я шо-то не так понимаю?
На мгновение все смолкли, словно удивляясь голосу нового узника камеры.
– А як же без власти взять власть? – продолжал размышлять Нестор. – От, скажем, анархизм не прызнае власть. Значить шо? Сничтожать всяку власть, чи як?.. В курятнику и то кочет нужен. А тут – революция. Смена старого устройства. А опосля революции шо? Яке нове устройство? Хто буде правыть державой?
– Вот! Вот товарищ поднял коренной вопрос: что есть анархическая республика? – оживился Степан Трунов. – А то все твердите: анархическая республика без власти! А между тем государство – любое государство – это четкая структура власти… выборной, да, но – власти. Президент или премьер… как хотите называйте. Стало быть, и республика, а она тоже суть государство, не может быть безвластной! Или как?.. Объясните это мне… и вот товарищу.
– Вопросик-то у юноши не такой простой, – промолвил Сольский. – И, как мне кажется, теоретиками не решенный! Как ломать старую машину, не употребляя методов принуждения, иначе говоря, власть… А, Петр Андреевич? – обратился он к Аршинову. – У вас не только теоретические знания, но и боевой стаж!..
Все посмотрели на Аршинова. Он задумался.
– Ну, в принципе, этот «вопросик» как раз давно решен. Еще Бакуниным и Кропоткиным. Вождь у нас – не человек власти, а человек авторитета. Он не насилует волю, а зовет к цели…
– Це шо ж, як у запорожцев выборный атаман? Батько? – сощурил глаз Махно.
– В известном смысле… Запорожцы дали пример некоторой вольности, прообраз анархизма на этапе дикости.
– Ну, насчет того, хто там був дыкый, ще можно и поспорить! – осмелился возразить новичок. – Про вождя вроде понятно: батько! – заключил Нестор. – Ну, а як з ксплуататорамы? Ну, там з панамы, буржуямы, охвицерами? З нымы тоже авторитетом та ласковым словом?
– Ну нет, ну нет! – рьяно вмешался Шомпер, размахивая руками. – Анархизм вовсе не отрицает насилия! Тут без сентиментальности! Слом старой государственной машины требует жестокости!
– От тоби на! – удивился Махно. – То без сылы, то з насылием…
– А вы против? – налетел на Нестора тот же Шомпер.
– Я? З чого вы взялы? У нас в Гуляйполе супротив насылия тилькы пугало.
– Кто-кто?
– Пугало! – усмехнулся Махно. – Ну, чучело по-вашому. Шо в огороди. Стоить соби, не шевелыться.
Все рассмеялись.
В дверь постучали, открылась «кормушка».
– Господа, расшумелись! – предупредил надзиратель. – Ну правда, даже неловко за вас! Уголовники, и те давно уже спят или тихонько в картишки, а вы… Господа!
– Хорошо, хорошо, Михалыч! – успокоил надзирателя Аршинов и обернулся к Сольскому: – Зяма! Позолоти Михалычу ручку!
Зяма, подойдя к «кормушке», протянул две рублевые бумажки. Огромная лапа поглотила дар.
– Премного благодарен. Но все же потише, господа!..
– Все, все, Михалыч! Спим!..
– И свечки… Не положено по правилам.
Еще одна бумажка исчезла в лапе надзирателя. Аршинов задул одну свечу.
«Кормушка» захлопнулась.
– И не забывайте, господа! – прозвучал в полумраке голос Шомпера. – Анархия – дело живое. Стоит только начать, и творчество масс подскажет многое!
Спор продолжался, теперь уже яростным свистящим шепотом.
– Простите, господа! – это Трунов. – Ну а армия? Или вы полагаете, у вашего вольного сообщества не будет врагов? А ведь армия строится на безусловной власти командира, на принудительном призыве…
Махно сделал вид, что спит. Все, что он услышал, требовало размышления. Глаза его были закрыты, но он ловил каждое слово.
– Простейший вопрос! – воскликнул Шомпер. – Армия будет состоять исключительно из добровольцев, из вооруженного народа, а командиры будут выборными, и их приказ – не принуждение, а общая воля…
– Добровольцы? – спросил Трунов. – Да многие ли пойдут добровольно под пули? Не приукрашиваете ли вы слабую человеческую натуру?
– Вы не представляете, какой станет эта натура при отсутствии эксплуатации и денег, в условиях радости труда и свободы!
Махно откашлялся, и все, словно вспомнив о новичке, повернулись к нему. Они забыли, что там, на кровати, не груда серого сукна, а живой и внимающий им человек.
– Насчет добровольцив, – хрипло и негромко, но так, чтобы все услышали, произнес Нестор. – У нас в Гуляйполи добровольных анархистив – море! Сколько отчаянных хлопцив! Цела армия! И яки хлопци! Андрей Семенюта в огне сгорел. А як стриляв в ворогив!.. А на выселыцю як йшлы? Весело, смиючись, як в сад за яблукамы… Такие хлопци! – вздохнул он.
Наступило молчание. Голос живой, яростной, кровавой жизни ворвался в теоретический спор и оказался сильнее профессорской логики.
– Вот! Вот! – торжествуя, сказал Шомпер. – Вы видите, армия анархистов-добровольцев уже родилась, уже живет… Вот вам голос народа!
