На вопрос Нестора, как он понимает последние события в России, Аршинов долго молчал. Молчание бывает разным. Нестор понял, что Аршинов и сам находится в некотором затруднении.
– Так-так, Нестор Иванович, – улыбнулся он, глядя на Махно. – Пытаетесь поглубже копнуть?.. Но для этого надо хорошо знать не только историю, но и экономику, и еще много всего.
Но больше ничего не стал говорить. Встреча с этим задиристым хлопчиком взволновала «старого анархиста», родившегося лет на пять-семь раньше Нестора. Он словно почувствовал некий леденящий ветерок, возникший в камере после появления Махно. Так предупреждает о себе шаровая молния, залетевшая через раскрытое окно.
Шомпер, до этого читавший газету, громко и даже сердито бросил ее на койку.
– Очень, знаете, напоминает девятьсот четвертый, – оглядев сокамерников, подытожил он прочитанное. – Те же патриотические лозунги, то же шапкозакидательство. – И он обернулся к Нестору: – Любопытно, а как там у вас было? Расскажите, а?
Нестор, приятно удивленный таким интересом, ответил не сразу, подумал и решил быть откровенным:
– За всю губернию не скажу. А у нас в Гуляйпольском уезде вышло так, шо мужики-селяне купили себе зброю… ну, оружие…
– Где ж они его взяли? – удивился Сольский. – На базаре, что ли?
– Тут я ничего не могу знать, – все же вынужден был соврать Махно. – Может, и на базаре. У нас такой народ: кому шо надо, то й достанет… Быстрый народ!
– Знаем. Даже черевички у царицы достали, – хохотнул Трунов.
Махно пожал плечами. Про кузнеца Вакулу он еще не читал.
– Могуть и черевичкы достать. Ничего хитрого… В общем, запалили панские дома, погнали в шею с волости наших багатеев. Начали воевать с солдатамы. Пристава убили.
– Пристава убили? – восхитился Шомпер и потер руки от возбуждения. – Ах, какие молодцы!
– Ну от… – продолжил Нестор. – За таки дела полицаи та солдаты с этих… с карательных отрядов почалы наших повстанцев убивать. Кого с оружием де поймають, тому пуля. Чи штык. Багато людей побили. Такой огонь у нас получився, просто страх. Опосля кого заарестовали, того и под суд. Виселица не пустовала.
Махно задумался. Как-то уж больно незатейливо все у него прозвучало, а сколько за этим скрывалось пережитого!
– Ну а вас-то за что? – задал неуместный вопрос Шомпер.
– А считайте, шо ни за шо. Тоже хотели накынуть на шею петлю, но я ж был не вынуватый. Заменили на каторгу.
– Молодец, парень! – рассмеялся Аршинов. – Правильно отвечаешь!
– Вот вы смеетесь! – возмутился Исак Матвеевич, не поняв сокамерника. – А между тем люди там, в глубинке, в провинции, уже опять поднимаются на защиту свободы, идеалов анархизма.
– Насчет крестьян не знаю, – сухо сказал Аршинов. – И насчет идеалов анархизма тоже.
– Да-да! Снова встают крестьяне, соль земли! Это пламя уже не погасить!
Аршинов скривился. В отличие от Шомпера он уже и пороха понюхал, и крови навидался и не был витийствующим романтиком. Сольский тоже усмехнулся, а Трунов даже крякнул. Но Нестору пылкая речь Шомпера понравилась. Вот ведь как люди умеют говорить! Он бы хотел научиться этому, да где уж… Им бы в уезд двух-трех таких, как Шомпер, они не то что Гуляйполе, всю Александровскую волость на попа бы поставили!
– Что вы ухмыляетесь? – вскинулся Шомпер, пристально вглядываясь в лица сокамерников. – Думаете, все тогда и закончилось? Я не верю. Газеты не врут. Революции никогда не кончаются. И эта… девятьсот пятого, она лишь пригасла. Ну, как фитиль на ветру. Поискрив и подымив, она вновь разгорится и озарит наши тюремные страдания!.. Что?
Шомперу никто не ответил. Молчали. Думали.
Глава двадцать третья
Революция 1905–1907 годов как будто умерла. Все вроде бы завершилось. Но Россия не выздоровела. Стало ясно: народ разочаровался в царе, который за многие годы своего царствования не раз проявлял непоследовательность и нерешительность, а порой и неоправданную жестокость.
Крестьянская страна до сих пор относилась к императору как к «царю-батюшке»: он может и сурово наказать, но и выслушать, пожалеть, простить. «Царь-хозяин»! Это сидело в людях глубоко, казалось, на века. «Без хозяина и дом – сирота». Старая русская пословица подтверждалась повсюду: и в избе мужичка-середнячка, и в роскошных особняках скоробогатеньких промышленников.
Разочаровались крестьяне и в церкви, которая во время смут и потрясений, лишаясь опоры, постепенно все больше сближалась с властью. И сама вера переставала быть народной утешительницей и помощницей. Первый удар нанес январь девятьсот пятого.
Когда сладкоречивый поп Гапон повел десятки тысяч человек к Зимнему дворцу для встречи с самодержцем, на мгновение показалось, что это новый протопоп Аввакум, народный заступник, неистовый радетель.
Толпы начали стекаться к Зимнему, распевая молитвы, подняв над головами иконы, хоругви и портреты царя. Чего хотели эти люди? Непременного осуществления всех пунктов составленной Гапоном петиции? Да многие и не слышали об этой петиции, и не думали о ней. Отеческого слова царя, вот чего они ждали!
Даже полицейские, шагавшие в толпе, сняв фуражки, воспринимались людьми не как стражи порядка, а как свои. На мелкое хулиганство во время шествия, вроде разбитых витрин и фонарных стекол, «фараоны» не обращали внимания, разве что увещевали вести себя прилично.
Зачем, царь-батюшка, эта война с Японией на невообразимо дальних просторах. Снова на военных заказах пухнут от шальных денег купчишки да заводчики, а от народа требуют бесконечного труда и терпения! Почему страна богатеет, но бедных становится все больше, и стена между неимущим и тем, кто ошалел от неправедных прибылей, делается все выше и крепче? Почему невиданные дворцы вырастают на набережных, а большинство вынуждено ютиться в тесных клетушках? Почему всюду нужно «давать», даже по ничтожной просьбе? Везде только и слышно: взятка, подмазка, дачка в кулачке, мздишка, барашек в бумажке, бакшиш, хабар, хапанец. Совсем обнаглели государевы люди, приструнил бы ты их, батюшка! Парочку-другую в яму да на сухарики с водой, пусть почувствуют долю народную! Глядишь, и другие репу почешут…
Вот о чем думала толпа, идя к Зимнему. Далеко не все имели представление о содержании Гапоновой петиции. «Свобода слова»? Да будешь ли с нее сыт? Выучишь ли на нее детишек, выведешь ли в люди?
Заметим мимоходом, что «крайние требования» петиции, явно невыполнимые во время войны, предложили попику эсеры, люди четких политических взглядов, в отличие от Гапона.
Узнав о небывалой по масштабу демонстрации, охватившей весь город, растерянный самодержец укрылся с семьей в двадцати верстах от Петербурга, в только что перестроенном под резиденцию небольшом Александровском дворце. А что делать? Выйти к людям? Так поди узнай, не бомбист ли прячется под личиной рабочего? Принять делегацию? Но тогда надо отвечать на петицию. Отделаться посулами? Дать обещание, которое потом его свяжет?
