– Возможно. А кто из думающих людей сейчас не революционер?
Нестор с интересом слушал. Да, что-то происходило в России. Газеты, которые им приносили, о чем-то умалчивали. Если уж даже врачи, не опасаясь больного, так разговаривают!..
В камере Шомпер беспокойно ходил от окна к двери и обратно.
– Зачем им потребовался Махно? – спрашивал он.
– Что, Исак Матвеевич, боитесь, как бы не прервался ваш эксперимент по превращению неграмотного моряка Эдмона Дантеса в анархического графа Монте-Кристо? – язвительно спросил Зяма Сольский.
– Перестаньте ерничать! – рассердился Шомпер. – Это не эксперимент, это школа! Он на лету схватывает наши теоретические истины! Благодатнейший материал!
Сольский взял с тумбочки Махно одну из книг. Порядком зачитанную.
– И вот что любопытно, господин аббат Фариа, – сказал он Сольскому. – Я заметил: наш воспитанник сменил множество книг, а эту читает по вечерам постоянно. – Он стал бегло ее пролистывать. – «Вадим». Юношеское сочинение Лермонтова. Помните? Главный герой – бунтарь, пугачевец, хоть и благородного происхождения. Маленький, горбатый человечек, но вождь восставших. Демоническая личность… Посмотрите, на что Махно обратил внимание!
– Перестаньте, Зяма! Вы вторгаетесь в приватную область! – рассердился уже и Аршинов.
– Ну что вы, Петр Андреевич! Это же, извините, наш общий ученик, и мы должны знать ход его мыслей… Вот… карандашиком подчеркнуто: «…они боялись его голоса и взгляда, они уважали в нем какой-то величайший порок, а не безграничное несчастие, демона, но не человека…» Каково, а?
Высокопарно откликнулся Трунов:
– Юношеский романтизм! Слабая проза!
– Не скажите, – возразил Зяма. – А вот еще! Извольте! Совсем не романтизм! «…Этот взор был остановившаяся молния, и человек, подверженный его таинственному влиянию, должен был содрогнуться…» И дальше: «…Вадим имел несчастную душу, над которой… единая мысль могла приобрести неограниченную власть. Он должен был бы родиться всемогущим или вовсе не родиться…» Товарищи, в душе нашего Нестора тоже творится нечто, чего мы не знаем. Он рвется ввысь, как и этот Вадим, но впереди – годы тюрьмы! Не делаем ли мы несчастным этого человека?
– Простите! – резанул воздух ладонью Шомпер. – Но первое же крупное поражение на фронте, а оно не за горами – и никакой тюрьмы. Это говорю вам я, Исак Шомпер…
– По кличке Спиноза, – закончил Трунов. – Новый пророк!
– И горжусь этой кличкой! – вскинул голову Шомпер. – А пророчество мое сбудется. К нашему общему удовольствию!
К осени Нестора отпустили из тюремной больницы, и он в сопровождении надзирателя вновь встал на пороге пятой камеры. Встретили его радостно, шумно.
Надзиратель Михалыч, переждав шум, оглядел всех и таинственным шепотом объявил:
– Господа, я сильно извиняюсь, но сегодня обеду с трактиру не будет… А баланду счас привезут.
– Да черт с ним, с обедом! – сказал Аршинов. – Газет почему третий день нету?
– Не выходят! – с каким-то виноватым видом ответил Михалыч и выскользнул из камеры.
Заключенные переглянулись. Шомпер подпрыгнул:
– Что-то случилось, товарищи! Что-то произошло!
Они стали прислушиваться. Из коридора доносились поспешные шаги, громкие выкрики, совсем не похожие на тюремные команды и указания…
– Стучите соседям, Петр Андреевич! – попросил Сольский. – Может, у них какие-то вести?
Аршинов, взяв кружку, отстучал ею в кирпичную стену вопрос. И вскоре раздались слабые ответные удары. Тюремная «азбука Морзе».
– Они тоже ничего не знают…
Нестор не участвовал в этой суете. Уставив глаза в потолок, он беззвучно шевелил губами, словно читал молитву…
Вечером они лежали на койках, не спорили, не читали, лишь переглядывались и чего-то ждали. Замигала под потолком лампочка.
Сольский достал свои часы-луковицу:
– Не вовремя… Рано!
– Определенно что-то случилось, – согласился Шомпер.
Махно по-прежнему смотрел в потолок. Продолжал шевелить губами.
Лампочка погасла. В камере наступила тишина.
– Я не могу больше ждать! Не могу! – закричал Шомпер. Он стал стучать в дверь: – Михалыч! Михалыч!
Но тюрьма как будто вымерла. Лишь откуда-то глухо доносилось пение. И хотя оно было едва слышным, угадывались отдельные слова и мотив, похожий на «Интернационал»…
– Большевистская камера поет. Черт, и свечи кончились… Я с ума сойду!
– Успокойтесь, Изя, – сказал Аршинов. – Лежите, думайте!
– Я устал думать! Мне надоело думать! Нестор, а вы почему молчите? У вас здоровый крестьянский ум. Скажите же что-нибудь!
Ответом было молчание. Только «Интернационал» продолжали распевать вдалеке.
– Заметьте, их никто не обрывает! – встревоженно промолвил Сольский. – Всенощная… Псалом о сотворении мира по Карлу Марксу…
– А я, товарищи, стихи сочинил, – вдруг тихо и словно бы удивляясь себе, сказал Нестор. Видимо, ожидание чего-то необычного побудило его на это признание.
– Прочитайте! – попросил Аршинов с любопытством.
Нестор долго собирался с духом. Откашлялся, решаясь, и громко начал:
– Восстанемте, братья, и с нами народ,
Под знаменем черным рванемся вперед.
И смело под пулями ринемся в бой:
За веру в коммуну как верный наш строй!
Разрушим все троны и власть капитала,
Сорвем все порфиры златого металла!
Не станем мы чтить их, кровавой борьбой
Ответим тиранам за подлый их строй!
Мы долго страдали под гнетом цепей,
В петле и по тюрьмам, в руках палачей:
Нам время подняться, сплотиться в ряды
Под черное знамя великой борьбы!..
Ну а дальше я еще не все продумал, – смущенно закончил Махно. – Шо-то про солнце, шо светит над всей анархической землей, про счастье для всех, а не для кучки богатеев…
– Прекрасно! Не знаю, как там с точки зрения словесности, но по мысли… Что ж вы раньше молчали, Нестор? – пришел в восторг Шомпер.
– Вполне… – хмыкнул Зяма. – Вот только порфиры, они, знаете ли, не из металла. Это такие багряные одежды монархов.
– Перестаньте, Сольский! – возмутился Шомпер. – Цените народный порыв к революционному творчеству!
– Хорошо, Нестор! Хорошо! – одобрительно пробасил Аршинов.
А в глубине тюремного замка «Интернационал» сменился «Варшавянкой»…
– Я не усну сегодня, – прошептал Шомпер. – Это необыкновенная ночь. Я чувствую: это ночь перед рождеством новой светлой эры!..
…«Бра-атский союз и свобо-ода – вот наш девиз боевой…» – звучало неизвестно где, на каком-то из этажей…
