Евдокия Матвеевна, стоя в сенях, слушала, не шевелясь.
– Ну а вы чего, Василь? – спросил Махно у седого рабочего: когда-то они вместе жарились в литейке. – Вагранка надоела?
– Вагранка, Нестор Иваныч, то наш хлеб и наша маты, сам знаеш, – сипло ответил Василь. – А до вас по старой памяти. У нас тепер… як його… профсоюз буде. Так надо хозяев прижать. А то шо ж получается: рабочий день – четырнадцать часов, на свий огород не остается ни сил, ни времени. А грошей платять – на хлеб семье не хватае… Кажуть, война!..
– Антомобиль хозяин купыв, гусей пужать!.. – подхватил второй рабочий.
– Так мы, значить, Нестор Иванович, шоб вы сталы головой профсоюзу гуляйпольских рабочих… и это… шоб за наши права.
Нестор поскреб затылок:
– Да шо вы, братцы! Тут и трех голов, як у Змея Горыныча, и то маловато будет!..
Но никто из пришедших не ответил на его шутку. Думали о своем. О главном.
– А вы становиться волостным головою, начальствием над всемы головами, – выпалил дедок. – И тоди, понимаеш – ни, и одной розумной головы хватит!
Лица, лица, лица… Во дворе. И на улице, за тыном. Все ждали его ответа.
– Спасибо, земляки! – сказал Махно. – Дозвольте до завтра подумать… Это ж не курицу купить!
– Оно так… Обмозгуйте… А мы завтра прыйдем. Хочь на колинах, а прыйдем!
Несколько селян внесли во двор какие-то мешочки, кошелки с торчащими из них головами кур, миски с яйцами…
– А это шо?
Но гости уже поспешно убирались со двора.
– То – так, – остановился дедок. – То, понимаеш – ни, яечкы, просо… Семья у вас не богата, а жить треба…
– А ну заберите! – рассердился Махно. – Вы шо, купить меня задумали?
Он схватил один из мешков, пустился за дедком. Но тот, проявив удивительное проворство, догнал движущуюся телегу и вскочил на нее. Возница взмахнул кнутом, прибавил ходу.
– Ой! Страшенно сердытый став чоловик, – с одобрением сказал дедок вознице. – Аж страшно йому в очи дывыться!.. – И неожиданно закончил: – По правди сказать, хочь и молодый, а бигае поганенько!..
Улица опустела. Махно с мешком вернулся во двор. Сел на лавку. У его ног еще дымились спешно брошенные окурки.
Евдокия Матвеевна тихо подошла, села рядом. В руке держала оставленную кошелку с двумя курами. Куры негромко поквохтывали.
– Сынок, не надо, – тихо попросила она. – Угомонысь. Пожывы, як люды живуть.
– Люди не живуть, мамо. Люди вымирають.
– Ну и шо ж, ты их спасеш? Одын?
– Чего ж – один. Бачилы, скилькы их? Все разом и спасемся.
Мать вздохнула:
– Я дывлюсь, ты власти жаждаеш. Такый вже вродывся. Он браты твои, воны други. А ты ще малым верховодою був.
– Та ни, мамо. Не нужна мне власть. Я – анархист, мамо. А анархисты против власти. Против любой власти.
– То шо ж, вера така?
– Ну, вера.
– Вроде тих… вроде штундистов, чи шо?
– Вроде… Но гляжу я, мамо, а без власти, видно, не обойтись.
Они смотрели друг на друга: мать и сын. И, похоже, оба понимали: нет возврата к прежнему. Жизнь привела сына к новой ступеньке. Не шагнешь вверх – покатишься вниз. И ничего нельзя изменить.
Глава двадцать девятая
На небольшом кирпичном здании в Гуляйполе висело корявое объявление: «Пошта. Связи нема».
Махно, не обращая внимания на листок, с грохотом открыл дверь. Лавочки, барьерчик, за ним на столе – аппарат Юза, конторские книги. И всюду шелуха от семечек.
– Есть хто? – крикнул Нестор.
Из боковой двери появился взъерошенный, жующий кусок хлеба тощий и длинный человек.
– Отправляй телеграмму! – приказал Нестор.
– Для вас, для мученика царизма, со щирой душой, – ответил телеграфист. – Но связи нет. Всю свинцову проводку, заразы, покрали. Кому на грузила, кому на пули… Свинец – товар хозяйственный.
– А где ж твоя власть? Куда она смотрит?
– Властей море. В уезде, в Александровски, комиссар от цього… от Временного правительства… и уполномоченный от Центральной рады… та комитет анархии… та Совет депутатив… та ще эти… бильшовыки… ревком… ще какие-то. Властей до беса. А свинцового провода ни у одной власти нету.
– А сам шо, провода достать не можешь? – спросил Махно.
– Оно конечно, – пробормотал телеграфист. – Только кругом банды. Нападают, грабят…
Махно махнул рукой, ушел.
– А вы – на станцию! – крикнул ему вслед телеграфист. – Там пока порядок… еще от царя остался!
На станцию Гуляйполе Махно ехал в бричке, где за кучера был очкастый Лашкевич, а сопровождали его с полдюжины хлопцев из «черной гвардии», вооруженные от и до… Впереди конвоя скакал чубатый матрос Щусь.
Телеграфист на станции был все тот же, что когда-то читал срочное донесение приставу Карачану. Только поседевший и помятый жизнью.
– Срочная телеграмма в Москву, – бросил Махно не здороваясь.
– Прошу прощения, – сурово ответил телеграфист, – а ваш мандат на пользование связью?
Нестор положил на стойку револьвер:
– Достаточно?
Телеграфист с тоской посмотрел в окно, увидел на улице черногвардейцев, усевшихся на скамейке. Оружия на каждом было столько, сколько он никогда не видел на человеке.
– Диктуйте!
– Москва, Федерация анархистов, – хмурясь и соображая, как получше составить ответственнейший текст, диктовал Махно. – Товарищам князю Кропоткину, Шомперу, Сольскому, Аршинову… от Нестора Махно с Гуляйполя… Трудящиеся массы предлагают возглавить волостной Совет крестьянских депутатов, а также объединенный профсоюз рабочих… кассу взаимопомощи и другие вольные организации… Прошу сообщить… – Он задумался.
Пальцы телеграфиста, быстро пробежав по клавишам Юза, тоже остановились.
– …Прошу сообщить, – нашел формулировку Махно, – имею я право чи нет, як убежденный анархист нарушать положения нашей революционной науки и брать власть фактически над всей волостью… Прошу ответить срочно. Люди ждут. Время не терпит.
Телеграфист, напечатав, откинулся назад, посмотрел на Махно. Затем указал глазами в сторону револьвера:
– А это что, разве не власть? Вы ж его употребляете…
– Вы, гражданин, не понимаете сути анархизма… Оружие – это, як бы сказать, средство для достижения свободы… конечной нашей цели…
– Чего ж, ясно, – кивнул телеграфист. – С наганом любую цель достигнуть можно. Особенно конечную.
Этот аристократ железных дорог многое видел, о многом передумал. И стал немного философом.
