Шумела, гремела широкая гуляйпольская улица, по которой, предвкушая добрый постой, брели солдаты.
Двое то ли молодиц, то ли вдовушек, в расшитых блузах, с лентами, вынесли на улицу деревянные подносы с угощением. Тут и чарки с самогоном, и розовое сало тонкими листочками, и жареная курятина, и кружки домашней колбасы, и глечики с молоком…
– Драстуйте, гости дорогие… Промочить хоть горло з дорогы!.. А то все говорять: «москали», «москали». А вы он яки брави хлопци!
Несколько солдат столпилось возле молодиц, разобрали чарки, выпили, торопливо закусывали.
– Та чого вы так спишыте, як коты за мышамы! Заходьте в двир! Отдохнить! Обидалы, чи ни?
– Да где ж там обедали! – сказал немолодой ефрейтор, не сводя глаз с молодки и подкручивая влажные усы. – В поезде помучились и сразу же пеши прямо сюда…
– От, заразы, над людьмы здеваются! – показывая глазами куда-то вверх, посочувствовала пышнотелая молодка. – Ну, заходьте в двир, вмывайтесь холодненькою водою – и до столу! Як люды!
– Веселое село! – удивился юный солдатик.
– Так празднык же у нас! Гуляем! Голова наш женыться!..
– Халабудов! – закричал прапорщик ефрейтору. – Прекращайте разброд! На постой – по распределению!
– Слушаюсь! – ответил ефрейтор. – Только на секундочку в тенек!..
Придерживая рукой шашку, прапорщик побежал в другую сторону. Там еще одна группа солдат окружила симпатичных хозяек, которые наперебой приглашали выпить и закусить, чем Бог послал…
– Корнеев! Грузнов! В строй! – скомандовал прапорщик.
Еще не разобранные гуляйпольцами солдаты оглядывались по сторонам. Видели цветастые кофты, колышащиеся ленты, зазывно машущие руки.
– До нас, до нас!..
– Голодни ж з дорогы!..
– Закусить трошкы та чарочку… Чого ж!..
И вот уже прапорщик остался на улице один. Худой, тонкошеий, он крутил головой, но – нигде никого. Пусто.
И тут его взгляд наткнулся на молодичку, которая стояла у тына, скрестив руки на полной груди, и насмешливо глядела на него.
Прапорщик отвернулся и с независимым видом стал насвистывать бравурную мелодию: дескать, подожду немного, а там и мои солдатики появятся.
– Господин охвицер! – певуче позвала гуляйпольская красотка. – Ну шо ж вы одын, як той дубок в поле? Такый молоденькый та гарный… Тут же не германски войска, тут свои люды… Заходьте, перекусыте трошкы…
Прапорщик закусил губу, стараясь не смотреть на молодицу, но взгляд его то и дело, словно сам собой, натыкался на полные руки, монисто, шею, косы с лентами, на расшитую кофту, под которой вздымалась пышная грудь.
– У нас тут ниякых генералов, шоб лаялысь на вас, – продолжала соблазнительница. – Заходьте! В хате затышно, холодненько… Кыслячка выпьете…
И вот уже совсем обезлюдела улица. О приходе отряда напоминал только брошенный возле чьего-то тына пулемет «максим», около которого улеглась изнывающая от жары собака.
А в хате текла кокетливая, с заигрыванием, беседа. Уже порядком захмелевший младший унтер, пулеметчик Корнеев, прислонялся плечом к румяной соседке.
– Мы – люди сурьезные, – говорил он. – При пулемете по-другому нельзя. Техническая вещь! Упреждение, поправка на ветер… та же антилерия, только поменьше!
– Сурьезные-то вы сурьезные, – отвечала молодица. – А тилькы солдат – чоловик ненадежный. Сьодни тут ночуе, завтра – там…
– Это было! Теперь все наоборот. Теперь мы сами на собрании все решаем. Захотим, к примеру, и у вас на постой остановимся… Приказ номер один знаешь?.. То-то!.. Полная свобода солдатам!
– Це так, це так… А от, для примеру, вы можете кулемет нам продать?
– Пулемет? Не-е… Пулемет нельзя. Не продается.
– Ну а подарыть можете?
– Подарить можно. Но… за деньги.
– Ой, да яки ж у нас гроши! – отвечала хозяйка, толкая унтера плечом.
В другой хате изрядно попробовавший гуляйпольского хлебного самогона, какого он никогда не пивал, ефрейтор Халабудов с раскрасневшимся лицом сидел за столом, обнявшись с симпатичной дородной молодицей. Покачиваясь, он расспрашивал Лашкевича:
– Ну а с барской землей как будете?
– Все расписано. Як урожай снимуть, сразу ж начнем перемежовувать. По двадцать десятин на душу.
– Без выкупа?
– У нас анархическа власть. Вся земля – селянам. Хто бедный чи там багатосемейный, тому й земелькы надо побольше. На кажну дытыну – тоже по двадцать. Хоч пацан, хоч девка, ниякой разницы… Реестр вже готовый.
– А подати кому?
– А никому! Мы ж сами хозева!
– А рекрутов кому давать?
– Тоже – никому. Селянын – це и есть тепер царь!
Ефрейтор вглядывался в поблескивающие очки Лашкевича.
– По справедливости у вас, – согласился он. – А ты, видать, умственный, в очках. Грамотно соображаешь.
– На фронти контузыло, через то в очках. А соображаю умственно, так то не од учености, а од анархической наукы.
– Тимоша, ты кудысь йшов? – ласково спросила молодица у Лашкевича.
– А шо?
– Ну так иды! Тебе ж там заждалысь! А мы тут з солдатиком не про политику, про шось друге поговорым. – И она нежно приникла к ефрейтору.
А в другом дворе молоденький солдатик Ермольев с Волги, курносый, веснушчатый, раскачиваясь, держался за тын, на колках которого сушились глечики.
– Хорошо у вас… Душевный народ, – говорил он Щусю.
Федос, щуря хитрый глаз, поддерживал солдата.
– Бабы у нас очень душевни, – отвечал он. – От ты – хлопец видный! Только моргни! И – все! Самая красивая не устоить!
– Стеснительный я… – признался «видный» солдатик. – Подхода не знаю.
– А чего – подход? Ты женатый?
– Да нет. Куда мне… Земли у батюшки мало, да и худая земля, не то что у вас.
– А в приймы пойдешь?
– В какие приймы?
– До вдовы… Ну, як муж. Временно. Будешь работать… ну, и все прочие обязанности сполнять. Мужик в дворе любой бабе нужен… Поживеш, сколько захочешь. А надумаеш додому – иди! Никто задержывать не будет. Ще й заработанное тебе хозяйка отдаст. Пшеницы там мешка три, сала, колбасы…чи, может, денег.
– И что, у вас так можно? И никто ничего не скажет?
– А шо говорить! У нас через три хаты на четвертую примак живет… и все – з почетом…
– Интересно у вас… – оживился солдатик.
– Шо ж тут интересного! Мы – козакы… и еще чумаки. Пошел, к примеру, чумак в Крым по соль и попал в плен в Туреччину. Год, два, три нет… Чи в походе козак… Возвертаеться додому – а в дворе порядок, кони начищены-накормлены, корова сыта, хата крыта, жинка красива… а потому шо примак у нее в хозяйстве.
