– Примерно так. Раздавая землю, вы превращаете крупные хозяйства в мелкие. А они в самое короткое время станут еще более мелкими. У нас в Новороссии семьи большие, по восемь – десять детей. Крестьяне будут лишь потреблять произведенное. Исчезнет хлеб и все прочее – как товар. Города станут вашими врагами. Они придут к вам, чтобы силой забрать хлеб.
Махно, насупившись, размышлял. Он привык учиться у старших, образованных.
– Города такие, яки счас есть, не нужны, – произнес он наконец. – Это паразитические центры… А кроме мелких хозяйств у нас будут коммуны. Такие, як наша… Все образуется.
– А вы справитесь в коммунах? – спросил Данилевский. – С мериносами? С бухарским каракулем? С каракульчой?.. У меня были средства на селекцию. Я заставлял работников учиться и трудиться. Каракульча мне не давалась шесть лет. Сейчас она приносит до ста тысяч рублей прибыли… Даже в годы войны мы вывозили ее в Европу.
– Каракульча нам не потребуется, – твердо ответил Махно. – Шо хорошего вырезать ягнят из окотных маток и использовать эту нежную шерсть для парижских модниц? Нашим женщинам такие шубы и даром не понадобятся. Мерзость! Мы оденем их в простые полушубки!
– Возможно. Но каракульча – деньги. И притом немалые. На деньги мы и содержим ветеринаров, лаборатории… А-а!.. – Данилевский с досадой махнул рукой и направился к рыдвану. На минуту остановился. – Вольное крестьянство, не признающее ничего, кроме себя, – это вечная война, – сказал он, обернувшись. – Вы открыли ящик Пандоры. «И вылил он чашу свою в реки и источники вод, и сделалась вода кровью…»
– Ладно, не каркайте с вашей Библией! – начал злиться Нестор. – Скатертью дорога!.. А коммуну мы назовем «Счастье трудящихся». Так вот!
Но Данилевский уже не слушал его. Протянул портрет в открытую дверцу рыдвана, где его принял преданный Василь.
Винцуся сидела в углу темной кареты. Молчала. Глаза ее были заплаканы.
– Поехали скорей, папа!
Федос, Каретников, Калашник подъехали к Нестору.
– Нашо ты их отпустил? – спросил Федос. – Сам же учил: буржуазию надо под корень…
Махно не ответил. Думал. Слова Данилевского, похоже, задели его.
…А рыдван Данилевских под понуканье кучера уже тащился по степи. Навстречу ему, обремененные поклажей, двигались повозки будущих коммунаров, жителей имения «Счастье трудящихся».
Махно вошел в зал, по-хозяйски его оглядел. Светлые пятна на стенах, обитых штофом, раздражали его.
Лашкевич тем временем производил опись. Бормотал:
– Кресла старинной роботы, шесть штук…
– Тимош! – окликнул его Махно и указал на пятнистые стены. – Достань якие-нибудь портреты – пятна прикрыть.
– А чего ж ты позволил им портреты вывезти? Хай бы оставались!..
– То не наше. К чему тут панськи рожи! Нам Кропоткин нужен, Бакунин или шо-небудь такое, революционное. На крайность, про сельску жизнь…
– У нас в Гуляйполи дед Будченко добре малюет. Той, шо в театри декорации малювал.
– От и закажи.
Батраки, приехавшие в «Счастье», робко ступали по коридорам, заглядывали в анфилады комнат. Удивлялись окнам, высоким потолкам, ажурной лепнине.
– Викна яки-и… до неба!..
– И нашо таке? Розибьеш, скилькы ж грошей, шоб нове вставить!
Валили на пол тюфяки, тащили откуда-то венские стулья, столы. Не смолкал ор младенцев…
Перед Нестором возник седой, косматый, с висящими чуть ли не до полу рукавами, старший панский конюх Степан. Упал на колени:
– Нестор Иванович! Простить мене, шо тода вас, ще хлопчиком, трохы побыв! За коняку, яку вы загналы! Бес попутав. Не держить зла!
– Встань! – усмехнулся Махно. – Вот панские привычки… то руку целовать, то на колени… А шо побил меня тогда, так знаешь, Степан, меня с тех пор так жизнь била, шо твои побои мне батьковской лаской вспоминаються…
– Не сердытесь? – обрадовался Степан, поднимаясь с колен.
– Иди выбери себе комнату, пока все не заняли…
– Та не надо. Я при конюшни привык. Там у мене коморка. И кони под доглядом!..
А Нестор уже шел по дому дальше. Открыл дверь, осмотрел спальню с чисто застланной кроватью. Хорошая кровать. Большая. Дворянская.
– Тимош! А от тут я с Настей буду… Запиши!
Тимош заглянул в комнату.
– Кровать подходяща, – одобрил он. – А кабинет де буде?
– Каждой семье – по комнате, и только! Я не пан, если шо напысать – и на коленке смогу… «Кабинет»!.. А от библиотеку, скажи хлопцам, шоб не заселяли. То для учебы будет и образования.
Двор все заполнялся и заполнялся повозками.
– Федос, направляй во флигеля! – прокричал сверху Нестор. – В покоях уже полно!..
По соседству раздались громкие стуки то ли топора, то ли доброй кувалды, так что старый усадебный дом сотрясался.
В одной из комнат Нестор обнаружил селянина в опорках и рваной гимнастерке, который вершковыми гвоздями заколачивал высокую, украшенную резьбой двустворчатую дверь, коленом придерживая косо вставший горбыль.
– Як звать? – спросил Нестор, тронув селянина за плечо.
Увидев Махно, селянин уронил и гвозди, и молоток. Плохо еще укрепленная доска одним концом ударила по паркету.
– Так шо… цее… – пробормотал «новосел», – …значить… Кондрат Полищук.
– И чей ты, Кондрат?
– Так цее… батрак… з нимецькой колонии.
– И шо ж ты, Кондрат, такие красивые двери портишь?
– А шо робыть? – виновато ответил батрак. – Тут у пана якась дурость: с комнаты до комнаты двери. По двое, по трое. А у нас семья. Надо якось од других отгородыться. У конякы и то стойло есть…
– Рассуждаеш правильно. Только зачем же таку красоту рушить? Это ж не панскими руками сделано, а такими, як твои, рабочимы.
Батрак, глядя в пол, теребил гимнастерку:
– Оно конешно. А тилькы… – Кондрат постепенно осмелел: —…А тилькы: чого ж? Все одно возвернутся паны…
– Возвернутся?
– А як же! Наймуть себе войско и возвернуться… з ахвицерамы. Те умеють воювать… – Глаза его вдруг сверкнули недобрым блеском. – Надо було б их сначала всех вырезать… всех, до третього колена… а потом уже коммунию…
Махно смотрел на него в упор, но батрак не опускал глаз. Есть, живет, оказывается, в мужиках зверская злоба, которая посильнее, чем анархическая лють самого Нестора. Да, этот будет воевать до конца, если паны «возвернутся».
– Ты, Кондрат, найди якый-небудь шкапчик и приставь до двери, – миролюбиво закончил разговор Нестор. – А красоту такую не порть. Не надо. То ж теперь наше добро. Мы тепер хозяины.
– Добре.
