Я отвернулась, и он положил руку мне на плечо.
— Клодина, — проговорил он с мольбой, — что за проклятие — все эти люди, работающие в Эндерби. Я так по тебе соскучился.
Но я изменилась, и это меня радовало. Его мольбы больше не трогали меня. Что превратило меня в другую женщину — то ли, что я, наконец-то, разглядела его или это уже сделал ребенок внутри меня?
Я мысленно ликовала: все кончено! Теперь он больше не имеет власти надо мной.
Но было уже слишком поздно. Я увидела, как выражение беспокойства на его лице сменилось покорностью, когда я повернула лошадь и галопом направилась домой.
* * *
Я была уже абсолютно уверена, но не решалась сказать о ребенке Дэвиду. Это казалось очень трудным. Я знала, что он придет в восторг, а меня будет мучить совесть.
Я пошла к матери в комнату. Она отдыхала, что было для нее необычно. Она лежала на кровати в ярко-синем пеньюаре и выглядела довольно томной и, как всегда, красивой, нет, более красивой, потому что она как бы излучала сияние.
— Я пришла поговорить с тобой, — сказала я. — Нет, не вставай. Я сяду сюда.
Я села на постель, а она внимательно посмотрела на меня.
— Кажется, я знаю, что ты хочешь сказать мне, Клодина.
— Знаешь?
Она кивнула:
— Я уже заметила некоторые признаки не так давно. Моя дорогая, я счастлива за тебя. У тебя будет маленький. Я угадала?
Я кивнула.
Вдруг она начала смеяться.
— Ты находишь это смешным? — спросила я.
— Очень.
Сейчас ты кое-что услышишь.
Я взглянула на нее с недоумением, прошло несколько секунд, прежде чем она снова заговорила:
— И я — тоже.
— Что?
— Я так счастлива, Клодина! Это единственное, чего мне недоставало, а теперь у меня тоже будет ребенок. Ну разве это не смешно, очень смешно? Ты и я, мать и дочь — обе в интересном положении.
Она села и прижала меня к себе. В эту минуту мы вместе затряслись от смеха. Наверно, мой смех звучал немного истерично, но она от радости не заметила этого.
Я думала: «Если бы только я могла поговорить с ней». Как говорится, разделенное бремя — уже половина бремени. Но справедливо ли перекладывать на других свои заботы? Я сама их создала, сама и должна решать. Не стоит впутывать в это мать. Нельзя омрачать ее счастье, которое видно по ее лицу.
— Ты, конечно, считаешь меня старой, — сказала она. — Но я еще не так стара. Оказалось, на что-то я еще способна.
Ты никогда не состаришься. Ты сохранишь вечную молодость.
Ты говоришь сейчас как примерная дочь то, что матери приятней всего услышать. Спасибо за комплимент. Но, увы, по правде говоря, я уже далеко не первой молодости.
— А что говорит Дикон?
— О, он в восторге. Ну, вообще, не совсем в восторге. Очень волнуется за ребенка, разумеется, но, подобно тебе, помнит, что я не так уж молода. По-моему, он преувеличивает и слишком суетится. Будет непривычно увидеть его в роли отца. Он уже сейчас смотрит на меня так, как будто я в любой момент могу рассыпаться.
— Это счастье, что у вас такая любовь.
— А разве у вас с Дэвидом не так?
Я не могла ничего сказать и только кивнула.
— Хорошо, что ты вышла за Дэвида, — сказала она. — Джонатан очень похож на отца… Дэвид совсем другой.
— А ты думаешь, Дикон безупречный человек?
— О, далеко нет. Я очень быстро разглядела слабости Дикона. Странно, что я полюбила их больше, чем добродетели других людей. Джонатан очень напоминает мне Дикона в молодости. Я думаю, они с Миллисент составят хорошую пару. Семья Петтигрю хочет этого. Их брак объединит финансовые интересы, а к тому же лорд Петтигрю, как мне кажется, тесно связан с другой их работой.
Ну ладно, поговорим о нас.
Две будущие мамы, да? А что говорит об этом Дэвид?
— Я еще не сказала ему.
— Как! Ты ему не сказала? Значит я первой узнала?
— Но ты мне не сказала первой, — упрекнула я.
— Честно говоря, меня это чуточку смущало… в моем возрасте и положении — взрослый сын и замужняя дочь.
Мне казалось, это как-то неловко.
— Что ты, мама, глупости.
— Вот погоди, Дикон узнает твои новости и придет в восторг. Он всегда хотел внука. Мне больше хочется девочку. — Она ласково посмотрела на меня, и я обняла ее. — Девочки, вообще-то, ближе к матери, — добавила она.
В этот момент я почувствовала страстное желание разрыдаться и поведать ей все, что случилось. Она погладила меня по голове:
— Не нужно бояться, Клодина. Я чувствовала последнее время, что ты немного нервничаешь.
— Нет, нет… — ответила я. — Не в этом дело. Просто я, очевидно, слишком поглощена этим.
Она искренне посочувствовала мне.
* * *
Разговор с Дэвидом явился для меня тяжким испытанием. Все могло быть иначе, если бы я не сомневалась, что ребенок от него, если бы я никогда не ходила в Эндерби и не поддалась своим чувствам, если бы тот дом не впился в меня своими щупальцами…
Опять я винила во всем дом, винила все что угодно, только не собственную слабость.
Я согрешила и должна расплачиваться за свои грехи. Дэвид взял мои руки и поцеловал их.
— О, Клодина, я ждал и надеялся… такая чудесная новость.
И ты тоже счастлива, да? Ты ведь хочешь иметь ребенка?
Конечно, хочу… иметь своего младенца.
— Нашего, Клодина.
Я слегка поежилась. Мне так хотелось высказаться, освободиться от бремени вины. Но нет, мне придется нести его одной… до конца жизни.
Я не могла сказать Дэвиду больше, чем сказала матери.
Что за праздник был в этот вечер! Всем сообщили о наших новостях.
Софи уговорили присоединиться к общему столу. Ей сказали, что это особый случай. Сабрина тоже спустилась. Она выглядела довольно изможденной: зима оказалась для нее тяжким испытанием, и она проводила большую часть времени в постели.
Когда мы уселись за стол, Дикон произнес:
— Я хочу сделать заявление. Мы должны выпить за новоселов, которые очень скоро появятся в Эверсли.
Сабрина и Софи внимательно слушали его.
Тут Дикон указал рукой сначала на мою мать, а потом на меня.
— Мы с Лотти ожидаем ребенка. Клодина и Дэвид тоже. Сегодня самый благословенный день. Одно известие было бы достаточным поводом для праздника, а два — это уже настоящее ликование. За здоровье будущих матерей нужно выпить самое лучшее вино, которое есть в подвалах.
