Элитные занятия
Такие споры об архитектурных стилях знаменуют важную перемену в положении Ротшильдов после смерти Натана. До 1836 г., как мы видели, он и его братья подходили к приобретению более просторных резиденций в сугубо утилитарном свете: если не считать того, что они просто были удобнее для проживания, в них лучше было принимать великих мира сего, угощать и развлекать их, а также узнавать полезные новости или заключать выгодные сделки. После 1836 г. традиция бесконечных званых ужинов и балов продолжилась. Бал в марте 1836 г., который устроил Джеймс, чтобы показать отреставрированный отель, возможно, не был нетипичным: «Как на всех суаре Ротшильдов, — писал Гейне, — гости представляли собой избранное общество аристократов, способное произвести впечатление по причине известной фамилии, высокого титула или (в случае дам) красоты и изящества». Современники склонны были с этим соглашаться: хотя до 1830 г. некоторые вельможи эпохи Реставрации еще не принимали приглашений Джеймса, с приходом «буржуазной монархии» у обитателей Сен-Жерменского предместья было меньше поводов демонстрировать враждебность. «Общество всей парижской элиты», — лаконично описывал Дизраэли гостей, приглашенных на бал к Соломону, который он посетил в 1843 г. Список гостей на званых ужинах у Джеймса был примерно таким же.
И в Лондоне гостеприимство Ротшильдов становилось все щедрее и экстравагантнее. В июле 1838 г. Лайонел устроил пышный летний бал в Ганнерсбери, на который пригласил 500 с лишним гостей, в том числе герцогов Кембриджа, Сассекса, Сомерсета и Веллингтона. После концерта, в котором участвовали ведущие музыканты и певцы, подали ужин, за которым, по словам Мозеса Монтефиоре, последовал «грандиозный бал… в величественном шатре, воздвигнутом для этой цели». Кембриджи снова ужинали в Ганнерсбери в сентябре того же года; и через пять лет они снова присутствовали там на балу, вместе с герцогиней Глостер и Эрнстом I Саксен-Кобургским, отцом принца Альберта, — внушительное трио королевских родственников. Даже во Франкфурте казалось, что пали последние барьеры. Так, в 1846 г. сестра Лайонела Шарлотта дала «великолепный бал». Среди гостей, которые в тот период бывали на ужинах у франкфуртских Ротшильдов, можно назвать короля Вюртембергского, принца Лёвенштайна и принца Витгенштайна. Снова подходящая цитата из Дизраэли (на сей раз он запечатлел подобный великосветский прием в «Эндимионе»): «Через очень короткое время на пирах в саду в Хейно, на балах и банкетах, на концертах в Портленд-Плейс можно было найти не просто жен послов и государственных министров, но и переменчивое и капризное модное общество, которое сдалось, как сказочная страна, завоеванная внезапно. Визиты к Невшателям вошли в моду; все напрашивались к ним в гости, причем некоторые тщетно».
Судя по частоте отзывов о приемах у Ротшильдов, широта и размах их гостеприимства не переставали изумлять современников — особенно таких литераторов и политиков, как Дизраэли. В «Танкреде» описан изысканный ужин у Сидонии, когда кушанья подавались «на блюдах севрского фарфора… стоящих на воздушных золоченых этажерках, покрытых искусной резьбой; так, корзинки с солью стояли на муле, или морская нимфа протягивала вам блюдо на раковине, только что выловленной из океана, или вы находили ее в птичьем гнезде; каждому гостю полагалось свое… Внешний вид стола менялся, словно по мановению волшебной палочки, и бесшумно, как во сне». В «Эндимионе» изображен званый ужин в Ганнерсбери. «Воскресенье было великим днем в Хейно; представители королевской фамилии и биржи всегда бывали там широко представлены… им представлялась возможность, которую они высоко ценили, встречаться и разговаривать с некоторыми публичными персонами, известными или многообещающими членами парламента, и время от времени — с секретарем казначейства или тайным советником». За ужином некий литератор-подхалим по фамилии Сент-Барбе — карикатура на Теккерея — рассыпается в похвалах хозяевам.
«Что за семья! — сказал он. — Раньше я понятия не имел, что такое богатство! Вы заметили серебряные блюда? Свое я не мог удержать одной рукой, таким тяжелым оно было. Не думаю, что на всем свете можно найти такие блюда… Но они заслужили свое богатство, — продолжал он; — никто не питает против них злобы. Не скрою, поедая трюфель, я чувствовал жар в области сердца — если это не несварение желудка, то, скорее всего, признательность… Он чудесный человек, этот Невшатель. Жаль, что я не знал его год назад! Я посвятил бы ему роман. Такой, как он, способен сразу же выписать чек… Если вы посвятите роман какому-нибудь лорду, самое большее, что он для вас сделает, — пригласит вас к себе на ужин, а потом, скорее всего, раскритикует ваш труд в одном из обзоров…»
[116]
Откровенно говоря, сами Ротшильды по-прежнему считали подобные мероприятия скорее неприятной обязанностью — ранним видом корпоративного гостеприимства, — чем удовольствием. «Здесь у нас вечер за вечером вонючие балы, — жаловался Нат братьям в 1843 г.; — вы и понятия не имеете, как французские старухи пахнут потом после долгого вальса». Да и ежевечерние ужины для дипломатов и политиков вовсе не доставляли им радости: 30 апреля 1847 г., когда в число гостей входили князь Гольштейн-Глюк-сбург, герцог Девоншир и лорд и леди Холланд, Аппоньи не мог не заметить «ужасные невралгические боли», от которых жена Ната кривила лицо. Со временем им надоели и нескончаемые партии в вист, которые были такой характерной чертой общения элиты XIX в. и которые, как кажется, стали главной формой развлечения в Неаполе. Кроме того, многие члены семьи двойственно относились к необходимости каждый год ездить «на воды» в Экс, Бадгастайн, Вильдбад и Киссинген, по обычаю, который завел Джеймс в начале 1830-х гг. Хотя это было делом «решенным», Джеймс редко проявлял энтузиазм относительно «курса лечения»; более того, он, похоже, воспринимал поездки «на воды» как утомительную работу. С возрастом он начал проводить на курортах все больше времени летом, поправляя свое здоровье, но забрасывал племянников и сыновей в Париже безапелляционными письмами и настаивал на том, чтобы его держали в курсе всех дел. В 1841 г. Соломон приходил в восторг от «воздуха, гор, водопадов и целебной воды» в Бадгастайне, а Энтони шутил, что воды полезны для либидо Джеймса; однако реакция Майера на Вильдбад более типична. «Ты и понятия не имеешь, — жаловался он Лайонелу в 1846 г., — как здесь скучно; если бы я не решил принять предписанные мне ванны, я бы скоро отсюда сбежал».
Слово «бегство» намекало на более приятные виды досуга, которые к 1830-м гг. открыли для себя Джеймс и его племянники. И самым первым из них стала охота. Необходимо провести различие между тремя раздельными, хотя и связанными между собой видами охоты, ставшими любимыми видами досуга у Ротшильдов. Во-первых, речь шла о стрельбе, главным образом фазанов, чем Джеймс занимался в Ферьере еще в начале 1830-х гг. Во-вторых, охота на оленей, благодаря которой, в числе прочего, его племянникам так понравился Бекингемшир в 1840-х гг. Наконец, Ротшильды увлеклись скачками, занятием, которое казалось им близким к охоте, хотя и требовавшим более тщательно выращенных и подготовленных лошадей — не говоря уже о профессиональных жокеях.
