Из всех этих забав охота на дичь считалась самым «светским» времяпрепровождением. В сентябре 1832 г., когда еще ощущались последствия Июльской революции, Лайонел «сопровождал Монталиве и Аппоньи на охоту, что в любое другое время, кроме нынешнего, было бы очень забавным, но теперь едешь с этими великими личностями скорее для того, чтобы послушать, что происходит, чем ради развлечения». Такая практичность вполне соответствовала интересам дяди Джеймса. Он сам применял подобный подход на протяжении всего десятилетия, особенно в 1835 г., когда на охоте с участием герцога Орлеанского было убито 506 серых куропаток, 350 зайцев и 110 фазанов. Ту охоту можно считать образцом «корпоративного гостеприимства» в его самом гротескном виде, когда несчастные птицы и звери закупались специально к случаю и каждому из выдающихся гостей выделили егеря, собаку и ружье. Естественно, самые опытные охотники неодобрительно отнеслись к подобной резне. Особенно страстно осуждал охоту в Ферьере Капфиг: «Плохая псарня, плохие гончие, взмыленные лошади после первого галопа, жадный егерь, дичь распродана, оленина жесткая, слуги хмурые и нерасторопные». Даже родные племянники Джеймса понимали, что здесь много что нуждается в усовершенствовании. В 1843 г., тщетно пытаясь перевоспитать дядю, они пригласили его пострелять куропаток в Шотландию. «Охота там отличается от того, что мы привыкли видеть, и особенно от того, как заведено у нашего дядюшки в Ферьере, где всю дичь ему подгоняют, а ему остается лишь перестрелять ее», — язвительно писал Лайонел.
«Здесь нам надо идти за собаками и искать дичь, что гораздо интереснее и в то же время утомительнее. Вначале барон был весьма энергичен и очень хорошо шел за собаками; ему повезло — он застрелил около 15 куропаток, но вскоре устал, тогда и мне удалось немного пострелять, и я настрелял столько же… Прогулка немного утомительна, так как во многих местах вереск доходит до колен».
Очевидно, младшему поколению нравилось приводить «барона» в замешательство: и Нат, и Ансельм радостно представляли, как Джеймс вернется в Париж одетый «как настоящий шотландский горец, в килте, со старинным палашом в руке, демонстрируя крепкие ноги и икры».
«Английские» племянники Джеймса предпочитали верховую охоту на оленей с гончими. Возможно, по наущению Майера, в 1839 г. они начали охотиться со сворой шотландских борзых в долине Эйлсбери; они снимали конюшни и псарни в Тринг-Парке. Именно стремление охотиться более чем что-либо другое побудило их через три года купить Ментмор. К 1840 г. охота на оленя влекла в Бекингемшир не только Ротшильдов-мужчин, но и их жен, хотя лишь пять лет спустя они сумели устроить публичную охоту. Самые страстные воспоминания об охоте и радости погони исходили, что характерно, от Ната, «сосланного» в Париж. Его первые письма полны ссылками на охоту. «Какие здесь чудесные кожаные бриджи! — писал он домой в 1842 г. — Так и хотелось натянуть их и проскакать галопом по Булонскому лесу — старина Тап [Майер] наверняка воскликнул бы: „Вперед, кокни!“» Пишите больше об охоте, о том, удалось ли старине Тапу свалиться в грязные сточные канавы, как Г. Фицроя вынудили охотиться с шотландскими гончими — все интересно нам, беднягам, которые могут охотиться лишь на колонках «Беллз лайф». И в том же году: «Сегодня мы едем к леди Эйлсбери. Я бы скорее пробежал за 40 минут через долину, чем смотрел на ее уродливое лицо без вуали». В 1841 г. сэру Фрэнсису Гранту заказали портреты всех четырех братьев в полный рост верхом, блистательных в своих алых фраках и цилиндрах. На самом деле всем четверым редко удавалось поохотиться вместе.
Получив такие свидетельства, соблазнительно прийти к выводу, что охота на оленей стала лишь данью гедонизму со стороны богатых молодых людей, черты, которую позже увековечат Сёртис и Зигфрид Сассун. Однако одна фраза Ната намекает на то, что в этом увлечении видели нечто большее. «Скачите во весь опор, — убеждал он братьев в 1840 г., — и пусть придворные не считают нас портными!» Как и в Париже, охота была не просто времяпрепровождением. На ней можно было пообщаться с представителями знати, в том числе придворными. Многие из них, особенно мужчины, были искусными наездниками. Беря преграды и перескакивая через живые изгороди в Бекингемшире, сыновья торговца сукном Натана Ротшильда доказывали, что они не «портные». Помимо всего прочего, охота была хорошей тренировкой — занятием, в котором их деду, вынужденному ютиться в пределах Юденгассе, отказывали вовсе, а отцу позволяли со скрипом. Вполне понятно, что сидячий образ жизни старших Ротшильдов вел к различным болезням вроде той, которая убила Натана. С другой стороны, то, что Нат получил серьезную травму, упав с лошади, подтверждало давнее предупреждение его отца о несовместимости банкиров и лошадей.
То же самое относилось к первым вылазкам братьев на скачки. От Бакстона известно, что Натана раздражала любовь сыновей к арабским скакунам. Лайонел откровенно признавал себя «экстравагантным», так как много тратил на лошадей, пока проходил период ученичества в Париже. Около 1840 г. Энтони начал разводить скаковых лошадей; в том же году одна из его лошадей выиграла скачки на Марсовом поле в Париже. В некотором смысле та победа стала вершиной тогдашних общественных притязаний Ротшильдов, так как выдающимся хозяином парижского события был не кто иной, как герцог Орлеанский. После его смерти в июле 1842 г. в результате несчастного случая — лошади понесли, и он выпрыгнул из коляски — ниша какое-то время пустовала. Как писал Дизраэли в октябре того же года, «Энтони наследует герцогу Орлеанскому в покровительстве над полем и дарит дорогие кубки на состязаниях, в которых обычно побеждают его лошади». Нат, по-прежнему мечтавший о долине Эйлсбери, не одобрял увлечения младшего брата и предупреждал его: «Скаковые лошади — дело рискованное; очень приятно заниматься ими, когда они побеждают, и все наоборот, когда они проигрывают… Милый Тапус, лучше уж алый фрак, чем шелковый жилет, это гораздо полезнее для здоровья и не так затратно». Но Майер, очевидно вдохновленный успехом Энтони, вскоре после этого основал конюшню для скаковых лошадей в Ньюмаркете; именно он в 1843 г. (поиграв с более ярким сочетанием янтарного, сиреневого и красного) зарегистрировал темно-синий и желтый в качестве цветов Ротшильдов.
Инвестиции в искусство
После 1830 г. Джеймс и его племянники открыли для себя не только радости спорта. Еще более важным новым источником вдохновения и престижа стало покровительство изобразительным искусствам; и здесь можно ясно видеть, что Ротшильды не просто «подражали» аристократам.
Естественно, многие ошибочно принимали Джеймса де Ротшильда за обывателя. «Мне бы деньги Ротшильда!» — восклицает Гумпелино в черновом варианте «Луккских вод» Гейне, написанном около 1828 г., за три года до того, как поэт уехал из Германии в Париж.
«Но что ему от них пользы? Ему недостает культуры, в музыке он разбирается как новорожденный теленок, в живописи — как кошка, в поэзии — как Аполлон (так зовут моего пса). Когда такие люди теряют деньги, они перестают существовать. Что такое деньги? Деньги круглые и катятся, а образование остается… Если бы я — боже сохрани — лишился денег, я по-прежнему остался бы великим знатоком искусства, живописи, музыки и поэзии».
