В октябре он чувствовал себя «полусумасшедшим», «нервным» и одиноким: «Мир спекулирует против меня, а я спекулирую против всего мира». И только к началу 1832 г. к Джеймсу начала возвращаться прежняя уверенность. Любопытно, но он, похоже, радовался тому, что благополучно пережил эпидемию холеры, и был приятно удивлен, когда смерть Перье вызвала лишь небольшое падение на рынке. Только летом, убедившись, что обстановка стабилизировалась, он согласился уехать в свой загородный дом в Булони, где слег в состоянии полного истощения.
Консоли и конституция
Главную роль в том, что Джеймс все же пережил финансовый кризис, сыграли другие дома Ротшильдов, которые выручили его из беды. Здесь, не впервые, многонациональный характер банка оказался бесценным источником силы. Едва услышав о том, что происходит в Париже, Натан поспешил купить и занять большое количество серебра и золота в Английском банке — только золота он купил на 779 тысяч ф. ст. — и немедленно переслать его брату. Вот что имел в виду Джеймс, когда неоднократно восхвалял «порядочность» Натана: благодаря поступку брата он и дальше мог производить выплаты французскому казначейству по условиям договора о займе, заключенного ранее в том же году. Тем самым он демонстрировал свою финансовую мощь. Как с гордостью писала мужу Ханна, «твои усилия по присылке стольких денег доставляют огромную радость… Ты, милый Ротшильд, повел себя просто замечательно, и все тобой очень довольны». Одна из причин, по которой Натан сумел выручить брата, заключалась в том, что, как позже написали в «Таймс», ему удалось продать значительную часть собственных четырехпроцентных рентных бумаг до начала революции
[93]. Лондонский дом еще раз поддержал Париж в марте 1831 г., когда Джеймс пытался принять участие в новом французском займе: возможность доступа на лондонский рынок оставалась крупным козырем Джеймса в Париже. Судя по всему, Неаполитанский дом тоже помог ему, прислав серебро; судя по сохранившимся отчетам, революция не повлияла на полугодовую прибыль. Косвенно в его пользу сработало и то обстоятельство, что Франкфуртский и Венский дома сохранили прочные позиции.
Конечно, если бы революционная волна 1830–1832 гг. повлияла на другие дома Ротшильдов так же непосредственно, как на Парижский дом, они не отделались бы так легко. Необходимо заметить, что такое вполне могло произойти. В 1830 г. многие боялись, что Неаполь снова станет жертвой революции, как и Папская область, и эхо ее в Германии, возможно, отзовется даже громче, чем в Вене. Кстати, в ноябре 1830 г. Соломон признавался Генцу, что он «на миллион [гульденов] беднее, чем был полгода назад». И во Франкфурте имелись основания для беспокойства, не в последнюю очередь из-за событий в соседнем Гессен-Касселе. Курфюрст Вильгельм II, в 1821 г. сменивший на престоле своего отца, был одним из тех правителей, которые потерпели крушение в 1830 г., когда гражданские ассамблеи в Касселе, Ганау и Фульде потребовали созыва парламента (ландтага). Первоначально главным яблоком раздора стало открытое сожительство Вильгельма со своей любовницей; но, судя по грабежам таможен на границе княжества, некоторую роль сыграли и экономические трудности. С 1823 г. курфюрст не обращался к Ротшильдам за финансовой помощью. Однако в разгар кризиса 1830 г. его чиновники обратились к Амшелю за небольшой ссудой в размере 150 тысяч гульденов. Как выразился премьер-министр Вильгельма: «Ваши покорные слуги сейчас не в том положении, чтобы предлагать взять ссуду, которая нужна нам срочно, иначе как через Дом Ротшильдов». И они не были единственными: подобные просьбы поступали со стороны Ганновера, Вюртемберга и Ольденбурга, также оказавшихся в трудном положении. Учитывая растущий риск революций в Германии по французскому образцу, Амшель приготовился ссудить курфюрсту всего 100 тысяч гульденов.
Однако, когда в Гессен-Касселе в качестве соправителя утвердили сына курфюрста, Фредерика Вильгельма, и приняли конституцию, самую либеральную в Германии на то время, отношение Амшеля к прежним друзьям изменилось. В 1831 г. он предоставил новому режиму два займа на общую сумму в 1,35 млн гульденов. Во многом его поступок был аналогичен переходу Джеймса от Карла X на сторону Луи-Филиппа в Париже. И, как во Франции, прошло совсем немного времени, прежде чем самые прогрессивные либералы разочаровались в новом правителе. И все-таки Амшель поддерживал нового правителя, хотя его популярность и падала, совсем как Джеймс поддерживал Луи-Филиппа. Он продолжал играть роль банкира для Фредерика Вильгельма и его непопулярной в народе жены
[94] даже после того, как правительство Гессена (под руководством решительного противника либерализма Людвига Хассенпфлюга) вернулось к прежнему курсу, который неизбежно вел к запутанному конституционному кризису. Короче говоря, Амшель чувствовал, куда дует ветер. Очевидно, он и его братья не питали особого почтения к различным немецким правителям, которые пытались сохранить традиционную власть. Соломон советовал Амшелю «не обращать внимания на декламации и дискуссии» правителя Вюртемберга, «так как я знаю этого принца лучше, чем ты: взгляды у него всегда неправильные, мнения всегда меняются, и не имеет значения, храбр он или труслив, так как я больше положусь на мнение ребенка, чем на мнение этого принца». Представители Франкфуртского дома не огорчились, когда в Германии проявилось влияние Меттерниха. Это произошло после революционных выступлений 1832 г., получивших название «Хамбахский праздник», когда ведущие представители либералов и граждане всех сословий выступили с требованиями свободы печати, собраний и слова, за укрепление гражданских прав, религиозную терпимость и национальное единство. Даже эта очень скромная немецкая революция стоила Амшелю денег, как выяснил Энтони, посетив Франкфурт. Провал «франкфуртского путча», предпринятого небольшой и некомпетентной группой радикалов в апреле 1833 г., стал явным признаком того, что революционная волна спадает.
И на долю Натана в Лондоне также пришлась политическая нестабильность. Конечно, события в Великобритании невозможно сравнивать с революциями в континентальной Европе. Тем не менее было бы ошибкой не замечать параллелей между британской избирательной реформой с одной стороны и французской революцией — с другой, не в последнюю очередь из-за того, что современники прекрасно видели сходство и никак не были уверены, что первое не станет поводом для второго. Вопросы, стоявшие во главе угла, также не очень различались. Свобода печати; сокращение религиозных ограничений в политической жизни (что уже породило серьезный политический кризис в 1829 г.); расширение числа лиц, имеющих право голоса; конституционное положение королевской семьи, сходное с министрами, и уравнивание верхней и нижней палат парламента. Кроме того, и в Лондоне свирепствовала холера
[95]. Что еще важнее, финансовые последствия политического кризиса в Лондоне очень напоминали парижские, пусть и не стали столь разительными. Будь кризис избирательной реформы в Великобритании хотя бы чуть более серьезным, Натан не сумел бы с такой легкостью оказать помощь Джеймсу.
