Поэтому в конечном счете можно признать, что одни комбинации великих держав стали более вероятными, чем другие, в силу экономических причин. Проще говоря, существовала важная разница между странами, которые можно назвать чистыми кредиторами (Великобритания и Франция), странами, жившими на самофинансировании, но не экспортировавшими капитал (Австро-Венгрия и, до некоторой степени, Германия), и теми, которые вынуждены были много занимать за рубежом (Россия и Италия). Финансовые факторы влияли на дипломатию. Из всех великих держав до 1914 г. Россия больше всех полагалась на иностранные займы. Из-за того что главным источником внешнего финансирования России была Франция, стало возможным налаживание дипломатических отношений между двумя этими странами, несмотря на то что в их внутренней политике было меньше общего, чем между любыми другими великими державами, и несмотря на то что почти весь XIX в. характеризовался дипломатическими разногласиями России и Франции. Франко-русский союз стал одним из определяющих дипломатических достижений 1890-х гг., и Ротшильды играли в нем центральную роль — несмотря на их неприятие антиеврейской политики царского режима. Такое же финансовое притяжение сблизило Италию и Турцию с Германией (хотя притяжение оказалось недостаточно сильным, чтобы в 1914 г. добиться лояльности со стороны Италии).
Однако Великобританию и Германию такие финансовые отношения не объединяли, несмотря на сильное желание (особенно у Альфреда) создать некий англо-германский союз. Невозможно оказалось и восстановить прежние финансовые узы Великобритании и Австрии. Откровенно говоря, ни Германии, ни Австро-Венгрии не требовалось много капитала из-за рубежа; они могли справиться вместе, как они и поступили. Лондон и Париж, несмотря на разногласия из-за колоний, после 1900 г. постепенно сближались, не только на почве германофобии, но и благодаря общему интересу международных финансовых центров к денежной стабильности. И здесь Ротшильды играли ключевую роль как посредники между Английским Банком и Банком Франции. Неопределенным оставался размер военных обязательств Великобритании перед Францией, не говоря уже о размере ее дипломатических обязательств перед Россией.
Задним числом понятно: с точки зрения Ротшильдов, идеальным дипломатическим сочетанием была бы «Крымская коалиция» Великобритании и Франции против России, при относительном нейтралитете Австрии и Пруссии, которые, однако, поддерживали Запад;но возврат такой коалиции стал возможен лишь почти через 100 лет после Крымской войны, в совершенно иных обстоятельствах холодной войны. Комбинация же, которая в конце концов образовалась в 1914 г., оказалась почти наихудшей из всех возможных.
Глава 13
Военно-финансовый комплекс (1906–1914)
Демократическая форма правления, к сожалению, склонна тратить все больше денег каждый год, и необходимо искать новые источники государственного дохода, пока и если различные народы земли, уставшие от бремени, которое они вынуждены нести, не согласятся на золотой век и общее разоружение; однако до этого еще далеко, а в сложившейся ситуации придется работать еще усерднее, чтобы удовлетворить растущие расходы.
Лорд Ротшильд, 1906 г.
В самом деле, во всем этом у нас слишком много лорда Ротшильда.
Ллойд Джордж, 1909 г.
В 1902 г. Гобсон уверенно заключал, что «ни одно европейское государство… не пойдет… на большую войну… если решительно воспротивится Дом Ротшильдов и его единомышленники». Мысль о том, что Ротшильды и другие банкиры обладают финансовой властью остановить войну, которая вредит их материальным интересам, не была новой. Но за полтора десятилетия до Первой мировой войны она вошла в моду. В 1899 г. польский литератор Иван Блох — сам тоже банкир — подсчитал, что война между главными державами континентальной Европы будет обходиться в 4 млн ф. ст. в день. Он пришел к выводу, что из-за растущих расходов и разрушительной силы вооружений большая война почти «невозможна». Сходной точки зрения придерживался и английский журналист Норман Энджелл: мысль о том, что война может быть орудием рациональной внешней политики, стала «великой иллюзией», писал он в своей книге с таким же названием (вышла в 1912 г.), из-за «тонкой взаимозависимости международных финансов». И для представителей левого крыла политического спектра мысль о финансовом противодействии войне не была чуждой. Почти накануне войны, в июле 1914 г., редактор иностранного раздела «Таймс» Генри Уикхем Стид назвал попытку Натти предотвратить войну между Германией и Великобританией «попыткой грязного немецко-еврейского международного финансового сообщества запугать нас и вынудить к нейтралитету».
Почему, если Ротшильды одновременно обладали таким влиянием и были пацифистами, тем не менее началась «мировая война» беспрецедентной мощи и разрушительной силы? Гобсон подразумевает, что эта война, как до нее Англо-бурская война, в некотором смысле была выгодна Ротшильдам и другим банкирам. И Ленин не усматривал здесь настоящего парадокса: начало Первой мировой войны стало необходимым последствием внутренних противоречий империализма. Конкуренция между великими державами за зарубежные рынки, которая подстегивалась падением прибыли на внутренних рынках, могла окончиться только самоубийственной войной; в свою очередь, социальные последствия такого разрушительного пожара, то, что немецкий социал-демократ Август Бебель пророчески назвал «сумерками богов буржуазного мира», должно было ускорить долгожданную интернациональную пролетарскую революцию. Подобные взгляды открыто выражались во время войны, и не только на крайнем левом фланге. Вскоре после смерти Натти в 1915 г. в журнале «Нейшн» появилась статья, автор которой, дав обзор империалистических конфликтов, предшествовавших войне, сокрушался о «национальности денег»: «Широко известно, что там, где политику делают служанкой торговли, деньги вынуждены развивать национальный характер. И пусть финансы по своей сути космополитичны, современный мир принуждает их приобретать национальность… В мире, где… протекция и борьба за место под солнцем вынуждают финансистов объединяться в национальные группы, ясно, что такое экономическое соперничество способствует империализму, который сам по себе лежит в основе всей борьбы за равновесие сил. И пусть национальные группы финансистов не желают войны; они не могут не желать, чтобы дипломатия, на которую они опираются с целью будущей экспансии, была достаточно сильной и добивалась тех уступок или тех сфер проникновения, каких они пожелают. Такое соперничество помогало поддерживать вооруженный мир, а в свой срок вооруженный мир вылился в мировую войну».
Так и тянет согласиться с этим вердиктом. Во многом Ротшильды эдвардианской эпохи действительно уступали «милитаризации буржуазии», которую историки очень долго осуждали как причину войны. Вплоть до четвертого поколения Ротшильды были кем угодно, только не военными экспертами. Однако Натти в 1863 г. получил звание корнета в добровольческой части Бакингемшира, а позже был произведен в лейтенанты (1871) и капитаны (1884). Сын пошел по его стопам и в 1903 г. стал майором. Сам Натти, будучи лордом-наместником Бакингемшира, также не остался в стороне. Он встречал солдат Оксфордширской легкой кавалерии, которые возвращались с Англо-бурской войны, приветственной речью и бесплатным табаком. Солдаты 2-го лейб-гвардейского полка, которые сражались под началом Китченера в Египте, также стали благодарными получателями «успокаивающей травы Ротшильда». Что еще важнее, Натти поддерживал военную реформу и горячо высказывался в пользу укрепления Королевского военно-морского флота. «Укрепление… флота пользуется популярностью во всех классах», — уверял он французских родственников в 1908 г.; год спустя, выступая на обширном собрании в лондонской ратуше, он произнес публичную речь в пользу строительства восьми дредноутов. Обращение к этому собранию также написал Артур Бальфур.
