Девочке, казалось, потребовалась целая вечность, чтобы боязливо прошаркать через огромное пространство сверкающих плиток. Посередине гостиной она остановилась и неловко присела перед королевой:
– Ваше величество…
– Оставь это! – рявкнул Орсо, вырывая письмо из ее руки.
Он не помнил, чтобы чувствовал такой пыл по отношению к чему-либо в своей жизни. Неловкими, словно варежки, руками он пытался отклеить печать, но так спешил, что в результате просто порвал бумагу. Его сердце колотилось, в глазах плыло от нервозности. Однако письмо было коротким, так что это могло быть только согласие. Конечно же, согласие! Что еще это могло быть?
Он прикрыл глаза, позволяя музыке немного успокоить себя, сделал глубокий вдох, собрался с силами и прочел:
Я должна ответить отказом. Прошу тебя больше не пытаться со мной связаться. Никогда.
Савин.
Это было все.
Его первым чувством было ошеломленное недоверие. Неужели она могла его отвергнуть? Как она могла его отвергнуть?! Он был так уверен, что они оба этого хотят!
Он перечитал письмо еще раз. Потом в третий.
«Я должна ответить отказом»…
И тут его пронзила горячая ярость. Неужели было необходимо делать это так грубо? Так по-дикарски? Какая-то записка? Какие-то две строчки? Он предложил ей все, что у него было, все, чем он был – а она вышвырнула его пинком в брюхо, продолжая попирать ногой его член!
Орсо смял записку в дрожащем кулаке.
– Плохие новости? – спросила мать.
– Ничего особенного, – услышал он собственный голос, каким-то образом сохранивший обычную томную протяжность.
Затем его затопило ледяное чувство утраты. В мгновение ока все его мечты оказались разрушены. Записка не оставляла ему никакой надежды, никакой возможности для упрашивания – даже для такого опытного упрашивателя, каким он являлся. «Прошу тебя больше не пытаться со мной связаться. Никогда».
В его жизни больше никогда не будет женщины, которая будет понимать его так, как она. Никогда не будет женщины, вообще хоть чем-то похожей на нее. Еще никогда она не казалась ему настолько ослепительно желанной, как сейчас, когда он знал, что никогда не сможет назвать ее своей.
– Ответ будет? – спросила Хильди, хмурясь.
– Нет, – с трудом вымолвил Орсо. – Ответа не будет.
Какой ответ может быть на это?
И вот со дна его души медленно поднялась волна ненависти к себе, неуклонно превращаясь в океан абсолютного отвращения. По крайней мере, это чувство было знакомым. Когда вонючие воды сомкнулись над его головой, он даже не попытался барахтаться. Какой смысл? Он был так уверен, что хочет именно этого, что даже на минуту не остановился, чтобы подумать о том, чего хочет она. В конце концов, все всегда говорили, что он невероятно эгоцентричен – стоит ли удивляться, что все оказались правы? С какой стати такой женщине, как она, желать такого мужчину, как он? Да и вообще любой женщине? Не считая короны, дурацких шуточек и дерьмовой репутации, что он действительно мог бы ей предложить?
– Мы должны устроить в твою честь настоящее торжество! – Глаза его матери сверкали при мысли о том, как она наконец реабилитирует себя перед всем миром. – Страна должна быть свидетелем оправдания нашей семьи! Я позабочусь об этом!
И наконец он соскользнул в болото уныния. Савин была его восходящим солнцем, но теперь рассвет угас, не начавшись, и мир погрузился в вечную тьму. Орсо смотрел в окно на усиливающийся дождь. Он потерял не только ее – он потерял того лучшего человека, которым мог бы стать сам, если бы она была рядом, тот лучший Союз, который они могли бы вместе выковать. Он чувствовал, как увядает, оплывает на сиденье своего кресла, оседает безвольной грудой. У него едва хватало энергии, чтобы поднять голову, едва хватало сил, чтобы сделать вдох.
Он предпринял попытку – слишком слабую, слишком запоздалую – сделать из себя что-то стоящее. Результатом были две сотни трупов, развешанных вдоль Вальбекской дороги – и записка с отказом.
– А потом надо будет запланировать бракосочетание. Как только мы найдем ту, кто угодит твоему вкусу.
Зачем он тратил столько усилий? Зачем он вообще тратил хоть какие-то усилия?
Орсо осушил свой бокал. Лучшее осприйское казалось опилками в его гортани. Он с трудом вздохнул, и это было действительно больно.
Ему хотелось плакать.
– Налейте мне еще вина, хорошо? – пробормотал он.
Вопросы
– Это я, – проговорил Огарок, с его обычной склонностью констатировать очевидное.
Вик знала, что это может быть только он. У нее было не так уж много посетителей. Она взяла его за плечо и протащила мимо себя в узкий коридор. Места было немного, но после Вальбека она отощала еще больше, чем обычно, а Огарок всегда был худым как щепка.
Она окинула взглядом плохо освещенный двор – лагерная привычка, так и не оставившая ее с тех пор. За ними никто не наблюдал. Единственным звуком были капли, срывающиеся с дырявого водосточного желоба высоко над головой.
– Ты в порядке? – спросила она мальчика, плечом притворяя дверь и закрывая ее на обе тяжелые щеколды.
– Это ты оставалась там, в городе.
– Обо мне не беспокойся.
– Еще бы, – отозвался он с печальной улыбкой, направленной куда-то в ноги. – Ты вырезана из дерева. Тебя ничего не трогает.
С каждым разом, что она его видела, он все больше напоминал ее брата. Или, может быть, менялась ее память. Подстраивалась, делая ее брата все больше похожим на Огарка. Может быть, для того, чтобы она снова сумела его спасти. Ну разве это не жалко? Память может предавать, она видела это сотни раз. Подтасовывать факты, чтобы они лучше тебе подходили. Нужно все время быть настороже. Следить за всеми. Следить за собой.
Вик повернулась к нему, проследив, чтобы он не уловил на ее лице никакого намека на то, о чем она думает. Стоит показать им свою слабость, и они тут же найдут способ ее использовать.
– Повидался с сестрой? – спросила она, ведя его из тесного коридора в тесную столовую.
– Повидался.
– У нее все хорошо?
Огарок кивнул с таким видом, словно хотел сказать: «Но ты-то для нее палец о палец не ударила». Или, может быть, ей это просто показалось. Она ногой придвинула ему стул, и он сел, втиснувшись за доску для игры в квадраты. Это было непросто, даже с его худобой.
– А это что?
С неожиданным приступом раздражения она поняла, что он рассматривает книгу Сибальта – «Жизнь Даба Свита». Раскрытую на той самой странице, на которой она всегда раскрывалась. С гравюрой одинокого всадника, глядящего вдаль поверх бескрайнего пространства травы под бескрайним небом. Это было определенно неприятное чувство – когда на книгу смотрел кто-то другой. Словно смотрят внутрь твоей головы, разглядывая твои тайные помыслы.
