– Я тебе верю, – сказала она. – И верю тому, что ты говоришь.
На самом деле Вик не верила никому. Она научилась этому в лагерях, параллельно с искусством лгать. Лгать она научилась так хорошо, что могла взять крошечный кусочек правды и растянуть его, распластать, словно ювелир, делающий амальгаму из золотого слитка, пока он не покроет целое поле лжи. Сибальт не сомневался в ней ни на мгновение.
– Жаль, что я не повстречал тебя раньше, – сказал он. – Все могло бы пойти по-другому.
– Но этого не случилось. Так что давай довольствоваться тем, что мы имеем, ладно?
– Судьбы свидетели, Вик, с тобой трудно иметь дело!
– Все мы далеко не такие трудные люди, как кажется.
Ее рука скользнула ему за затылок, сквозь темные, пронизанные сединой волосы. Крепко держа его за голову, Вик взглянула ему прямо в глаза и спросила еще раз:
– Ты уверен, Коллем? Уверен, что ты этого хочешь?
– Чего мы хотим, на самом деле не так уж важно, не так ли? Принимая во внимание вещи более серьезные, чем наши с тобой судьбы? Мы можем заронить искру, от которой разгорится большой пожар. Придет день, и настанет Великая перемена. И такие люди, как мы с тобой, Вик, смогут сказать свое слово.
– Великая перемена, – повторила она, стараясь, чтобы это прозвучало так, словно она верит в сказанное.
– Когда дело будет сделано, мне придется покинуть Адую.
Вик молчала. Это лучшее, когда тебе нечего сказать.
– Ты могла бы поехать со мной.
Надо было ей промолчать и здесь тоже. Вместо этого она спросила:
– И куда мы отправимся?
По его лицу разлилась широкая улыбка. И при виде нее Вик тоже улыбнулась – впервые за долгое время. Казалось, что ее губы уже разучились изгибаться в этом направлении.
Каркас кровати заскрипел, когда он потянулся к полу рядом с кроватью и достал из своих вещей потрепанную книжку – Марин Глангорм, «Жизнь Даба Свита».
– Ты опять за свое? – спросила Вик.
– Ага, опять.
Книжка раскрылась на гравюре, занимавшей весь разворот – сама собой, как будто ее часто открывали на этом месте. Одинокий всадник, вглядывающийся в даль поверх бескрайнего пространства травы под бескрайним небом. Сибальт вытянул руку с книжкой, глядя на изображение так, словно это был вид, открывающийся перед ними из окна.
– Дальние Территории, Вик, – прошептал он, словно эти слова были магическим заклинанием.
– Я знаю, – фыркнула она. – Под картинкой написано.
– Только представь себе: трава без конца. – Он говорил наполовину в шутку. Но это означало, что на вторую половину он говорит всерьез. – Место, где ты можешь уйти так далеко, как только заведет тебя мечта. Место, где ты сможешь родиться заново. Разве это не прекрасно?
– Да, наверное. – Она поняла, что тянет руку к изображению, словно ее пальцы могли коснуться чего-то помимо бумаги, и отдернула ее обратно. – Но это всего лишь чей-то рисунок в книжке, полной выдумок, Коллем!
– Знаю, – отозвался он с грустной улыбкой, словно понимая, что хотя играть в такие мысли и приятно, но это всего лишь игра, не больше. Он захлопнул книжку и кинул ее обратно на дощатый пол. – Рано или поздно приходит пора отказаться от того, чего ты хочешь, и попытаться извлечь максимум из того, что у тебя есть.
Она перевернулась и легла спиной на его живот. Они лежали молча, под теплыми одеялами, в то время как мир снаружи продолжал жить своей жизнью, и свет от горнов с другой стороны улицы бросал внутрь комнаты оранжевые отблески через мутные стекла.
– Когда мы зажжем эту искру… – прошептал он ей в ухо громким шепотом, – …все изменится.
– Не сомневаюсь, – отозвалась Вик.
Снова молчание.
– Все изменится в том числе и между нами.
– Не сомневаюсь, – снова сказала Вик, переплела свои пальцы с его пальцами и крепко прижала его руку к своей груди. – Так давай же брать то, что можем. Если я чему-то и научилась в лагерях, так это тому, что не стоит заглядывать слишком далеко вперед.
Потому что велика вероятность, что ты не увидишь там ничего хорошего.
Ответ на твои слезы
Бывает так, что просыпаешься от кошмарного сна, и тебя накрывает восхитительная волна облегчения, когда ты понимаешь, что все виденные тобой ужасы – всего лишь призраки, а на самом деле ты лежишь в своей теплой постели, и тебе ничто не угрожает.
У Рикке получилось в точности наоборот.
Ей снилось что-то радостное, в каком-то счастливом месте, и она зарывалась глубже в перья с улыбкой на лице. Потом она ощутила холод, заползающий в сердце, как бы плотно она ни сворачивалась клубком. Потом пришла боль в натруженных ногах, и она принялась ворочаться на безжалостно твердой земле. И наконец – голод, терзающий внутренности, накативший на нее вместе с осознанием, где она находится, после чего она со стоном пробудилась.
С огромной неохотой она открыла глаза и увидела над собой холодное серое небо, ветви дерева, поскрипывающие на ветру, и что-то свисающее…
– Черт! – взвизгнула она, вскакивая со своего отсыревшего плаща.
Прямо над тем местом, где она спала, на дереве висел человек. Если бы она встала на цыпочки, то смогла бы коснуться его покачивающихся ступней. Когда она укладывалась, стояла такая темнота, что невозможно было разглядеть собственные руки, не то что висящий над головой труп. Но сейчас не заметить его было трудно.
– Там мертвец! – завопила Рикке, показывая трясущимся пальцем.
Изерн едва удостоила его взглядом.
– Если поразмыслить, я предпочитаю неожиданно столкнуться с мертвыми, чем с живыми. На, держи.
Она вложила что-то Рикке в окоченевшую ладонь. Подмокшая хлебная горбушка и пригоршня этих ужасных горьких ягод, от которых зубы становятся фиолетовыми.
– Завтрак, – пояснила Изерн. – Жуй как следует, потому что это вся еда, которую луна благоволила нам дать на сегодня.
Она сложила чашечкой свои ладони – одна белая, другая синяя – и осторожно подула в них, словно даже дыхание было ценным ресурсом, который следовало расходовать бережно.
– Мой папаша говорил, что можно увидеть всю красоту мира, глядя, как качается висельник.
Рикке оторвала зубами кусок отсыревшего хлеба и принялась жевать саднящим ртом, скользя опасливым взглядом обратно к неспешно поворачивающемуся телу.
– Не могу сказать, что я ее вижу.
– Должна признаться, я тоже.
– Что будем делать? Перережем веревку?
– Сомневаюсь, что он нас поблагодарит.
– Кто это вообще?
– Он, в общем-то, не так уж много может нам рассказать о себе. Может, это один из людей твоего отца, которого повесили люди Стура Сумрака. А может, человек Стура, повешенный людьми твоего отца. Сейчас уже нет большой разницы. Мертвые не сражаются ни за кого.
