Она ползла вперед, цепляясь сломанными ногтями – вперед, через огромную лужу крови несчастного охранника, вперед, под огромный, жирно поблескивающий, бешено вращающийся вал, приводивший энергию в цех; вперед, вздымая пыль с пола своим прерывистым дыханием.
В любой момент она ожидала услышать восторженный вопль: «Вот она!» В любой момент была готова ощутить грубые руки, хватающие ее за лодыжку. «Тащи эту суку сюда!» Ее потную спину покалывало от предчувствия. Со вздымающейся грудью, кашляя и отплевываясь от пыли, она продвигалась вперед, прикусив язык в попытке заглушить отчаянный ужас.
Когда перед ней наконец замаячила дыра в стене, Савин едва не расплакалась от облегчения. Хватаясь за неровные кирпичи, она втащила себя внутрь, скатилась в темный проход, распласталась на полу. Там оказалось по щиколотку воды, она невольно хлебнула зловонной жижи, и ее чуть не вырвало.
Здесь было темно. Лишь слабый отблеск очерчивал края мокрых кирпичей, дрожащих от гула машин, отражавших эхо искаженных воплей. Впереди виднелся свет – неясный, мерцающий, – и она стала потихоньку двигаться в том направлении. Промокшие сапоги хлюпали и чавкали в грязи, грохот все нарастал. Впереди что-то двигалось.
Одно из огромных водяных колес, вращавших приводной вал. Оно стрекотало и скрипело, мелькали огромные спицы, кинжалы света втыкались в промежутки между черными балками, поперечные планки погружались в воду, взбивая ее в пену, и осыпали все вокруг брызгами, когда снова вырывались на поверхность в дожде сияющих капель.
Колесо было, наверное, в четыре человеческих роста в поперечнике. Пробраться насквозь было невозможно. Однако между его бесконечно движущимися спицами и скользкой стеной фабрики имелся зазор. Зазор, в котором Савин увидела мутный дневной свет и слабый намек на галечный пляж.
Она бросила взгляд назад, в темный туннель: никакого следа погони. Но дверь не сможет держаться вечно. Они придут за ней. И если они ее поймают…
Получится ли проскользнуть между колесом и стеной? Возможно ли это вообще?
Прижав кончик языка к нёбу, она попыталась оценить размеры зазора. Что будет, если он окажется слишком узок? Ее утащит под воду, и она утонет? Или затянет в колесо и разорвет на части? Или ее череп расколется как орех, попав между колесом и станиной? Может быть, она умрет не сразу, и ее еще долго будет мять, рубить, кромсать и молотить, а она будет пытаться вырваться на свободу, пока не истечет кровью из сотен ран, беспомощно вращаясь в безжалостном колесе? Ей вспомнился отчаянный вопль охранника, когда его руку начал жевать механизм. Но другого выбора у нее не было.
Савин прижалась к стене, слыша, как вырывается сквозь зубы ее дрожащее от страха и истощения дыхание, и медленно, крохотными шажочками, выдвинула одно плечо за угол. Потом спустила в воду один измазанный грязью сапог, нащупывая дно, чувствуя, как вымокшая нижняя юбка липнет к покрывшейся пупырышками ноге. Когда нога погрузилась до бедра, Савин ощутила под ступней ил. Она продолжала сползать, не отрываясь от угла, прилепившись к нему лопатками, так, словно от этого зависела ее жизнь. Собственно, так оно и было.
Она отчаянно, бессмысленно цеплялась спиной за стену, стараясь распластаться по ней, сжав мокрую рукоять клинка, закусив губу от пристального сосредоточения. Солнечный свет мелькал и взблескивал в мелькающих спицах колеса. Решившись довериться своей опоре на илистом дне реки, Савин постепенно, постепенно опустила туда и вторую ногу, зажав в кулаке юбку и крепко прижав к себе, чтобы та не всплыла и ее не затянуло в колесо. Погибнуть из-за собственной одежды в попытке бегства с текстильной фабрики – в этом чувствовалась какая-то ирония.
Савин вскрикнула: торчавший из дерева болт зацепил ее грудь, оторвав кусок кружева и едва не утащив ее за собой в молотящие спицы колеса. Ей с трудом удалось удержать равновесие, вцепившись обломанными ногтями в осыпающуюся известку позади себя и клацая зубами от страха. Мало-помалу она передвинулась вбок, чувствуя липкую тяжесть цепляющейся к ногам намокшей юбки; вода окатывала ее дождем брызг, она едва могла дышать от гнилой, едкой вони речной воды. Одна ее щека скребла по кирпичной стене, глаза были зажмурены почти полностью, череп раскалывался от грохота, лязга, стрекота колеса, его бессмысленной ярости.
И наконец, всхлипнув от ужаса, она соскользнула в воду, погрузилась в реку с головой, забарахталась, дрожа и булькая, то ли плывя, то ли ползя по дну. На трясущихся ногах и руках Савин выбралась на мокрую гальку. В первый момент у нее возникло желание поцеловать землю – до тех пор, пока она не увидела, какая грязная, пенистая мерзость ее покрывает.
Она подняла голову, утирая мокрое лицо тыльной стороной дрожащей ладони.
Река несла мимо свои хлюпающие воды, лилово-оранжево-зеленые, покрытые огромными пятнами неестественных цветов с красильного производства выше по течению, усыпанные качающимся мусором, взбитые в вонючую пену десятками молотящих водяных колес. На левом берегу было нечто вроде пляжа, покрытого полосами мертвых бурых водорослей, с раскиданными по нему отбросами большого города – обрывками тряпья и шкур, ломаными стульями, битым стеклом, ржавой проволокой и чем-то еще, разложившимся до полной неузнаваемости. Измученная река выблевала все это на свой берег, и теперь тут рылись стаи птиц, перемазанных настолько, что их можно было принять за крылатых крыс.
Старая сгорбленная женщина копалась среди отбросов. Она дикими глазами поглядела на Савин, на клинок, который та все еще сжимала в руке – и поспешно засеменила прочь, перекинув свой распухший мешок через распухшее плечо.
Пошатываясь, Савин двинулась вперед по гальке. Намокшая одежда липла и хлопала по телу. Надо было найти что-нибудь, чтобы прикрыться. Она ковыляла, приподнимая облепленные тряпьем ветки деревьев, заглядывая в разбитые коробки, кашляя от гнилого зловония. Рой мух жужжал над чьим-то трупом – то ли свиньи, то ли овцы, то ли собаки; теперь от него оставались только слипшаяся шерсть и грязные кости.
Рядом Савин заметила кое-что подходящее – старую куртку с оторванным рукавом. Подкладка висела из дыры, словно потроха из трупа, но она ухватилась за свою находку с гораздо большим восторгом, чем если бы это были лучшие шелка от адуанских портных. Те, в конце концов, вряд ли могли спасти ей жизнь. А эта куртка могла.
Ее сапоги покрывал такой толстый слой грязи, что никто бы не догадался, что они стоят больше, чем целый дом в этом городе, однако ее нижняя юбка, пусть даже грязная от речной воды и тяжелая, как панцирь, от речного ила, все еще могла ее выдать. Савин попыталась развязать завязки окровавленными пальцами, но в конце концов просто перепилила их о свой погнутый клинок. Она сидела на этом омерзительном берегу на корточках, в облепивших тело трусах. Корсет, разодранный, с торчащей наружу косточкой, пришлось оставить: Савин так и не смогла дотянуться до шнуровки.
Она натянула поверх корсета пропитанную грязью куртку – вещь, в которой даже старуха-нищенка не нашла никакой ценности. Она источала запах гнили с химическим оттенком, от которого у Савин запершило в горле, но все равно она была благодарна. По крайней мере, теперь ее никто не примет за ту законодательницу мод, грозу бальных залов и дамских салонов, кошмар инженеров и инвесторов – Савин дан Глокту.
