Бросив взгляд в боковую улочку, он увидел людей, которые переворачивали груженую бочонками фуру. Бочонки скатывались и прыгали по булыжникам.
– Негодяи! – зарычал он в лицо ближайшему конвоиру. Ближайшему ломателю. Ближайшему изменнику. Ближайшему животному. – Я Карлрик дан Реслинг, и я лично прослежу, чтобы вас всех…
Конвоир ударил его. Это было настолько неожиданно, что он покачнулся и с размаху сел на мостовую, едва не уронив прикованную рядом женщину. Он сидел в грязи, потрясенный; под его носом пузырилась кровь. Его никогда прежде не били. Никогда в жизни. Он почувствовал очень сильное желание, чтобы это никогда не повторялось в дальнейшем.
– Поднимайся, – велел конвоир.
Реслинг поднялся. В его глазах стояли слезы. Что бы подумала его дорогая Селина, если бы могла его видеть сейчас?
Он – Карлриг дан Реслинг. Он – адмирал. Разве не так?
Он больше не был в этом уверен.
* * *
– Мерзавцы! – всхлипывал человек рядом с ней, но теперь это звучало не больше чем жалобным блеяньем.
Тем не менее, это значило искушать судьбу.
– Прекратите! – прошипела ему Кондина сквозь собственные слезы. – Вы только делаете хуже!
Впрочем, могло ли быть еще хуже, чем сейчас? Мимо с топаньем проносились люди – разъяренные лица, стиснутые кулаки, палки и топоры. Они орали, улюлюкали, издавали всевозможные животные звуки, вообще не похожие на слова. Один внезапно нырнул к ней и лязгнул зубами ей прямо в лицо, так что она отшатнулась и едва не упала.
По ее лицу катились слезы. Их поток не прекращался с тех пор, как они пинком распахнули дверь маленького кафе, где она сидела, делясь с подругами сплетнями, услышанными от Савин дан Глокта. Не было никакой нужды раскрывать двери пинком! Могли бы просто открыть. Колокольчик над дверью всегда так очаровательно звенел…
Ее отец всегда раздражался, когда она плакала. «Возьми себя в руки, девчонка!» Он приходил в ярость, словно это был какой-то нечестный прием, нападение на него. Порой он даже давал ей подзатыльник, но от ударов она не становилась крепче, совсем наоборот. Ее муж выбрал другой способ – благожелательное пренебрежение. Идея, что он может заинтересоваться ею настолько, чтобы ударить, казалась абсурдной. Приковав ее к цепи, рабочие проявили к ней больше внимания, чем она видела за годы.
Цепочка пленников проковыляла мимо огромного здания горящей мануфактуры. Клубы дыма вздымались в сгущающиеся сумерки. Послышался громкий треск: лопнуло одно из стекол, рассыпая дождь осколков, из проема выхлестнул язык пламени, на улицу посыпались дымящиеся обломки, планки, куски шифера. Кондина подняла руку, прикрываясь от жара, моментально высушившего слезы на ее лице.
Восстание рабочих служило фоном для одной из ее самых любимых книг – «Жертва трудящихся», в которой прекрасную дочь фабриканта спасает из огня один из самых грубых работников ее отца. В том месте, где она наконец отдается ему в окружении машин, страницы были наиболее истрепаны. Особенное наслаждение у Кондины вызывало описание его рук – таких сильных и таких нежных.
Сильных рук здесь было предостаточно. Нежных – не очень. Она видела, как несколько человек яростно выбивали ногами дверь лавки. Другие вытаскивали из соседнего дома ковер. Ее опухшие, саднящие от слез глаза метались из стороны в сторону на звуки воплей, грубых выкриков, дикого визга. Повсюду ее окружали маленькие ужасы, и нигде ни следа романтики.
За ними украдкой ковыляла какая-то нищенка в омерзительно грязной куртке. Зачем? Они шли прямиком в ад. Можно сказать, уже прибыли.
– Мерзавцы! – всхлипнул человек рядом с ней.
– Ш-ш-ш! – яростно зашипела на него Кондина.
Человек, идущий спереди, хмуро взглянул на них через плечо.
– Заткнитесь вы, оба!
* * *
Колтон отвернулся от хнычущей парочки, качая головой. Вот в чем проблема с богатыми – они не имеют представления, как справляться с трудностями. Нет практики. Он почесал натертую кожу под наручниками. Самодельные, с острыми краями, они сразу начали раздражать кожу. Но Колтон привык к вещам, которые раздражают.
Он не хотел становиться охранником. Но охранникам выдавали куртки. Плюс кормежка, пускай даже плохая, и жалованье, пускай дерьмовое. А какой у него оставался выбор к тому времени? Он не то что охранником – сторожевым псом согласился бы стать, если бы ему предложили конуру! Принципы дело хорошее, но только тогда, когда у тебя есть крыша над головой.
Они миновали три скорченных тела, лежащих на земле. Красные мундиры порваны, темные пятна на ткани. Солдаты. Если даже армия не смогла остановить это безумие, какая может оставаться надежда?
Он всегда думал, что станет ткачом, как его папаша. Золотые были денечки, в первые годы после того, как Карнсбик запатентовал свою прядильную машину. Новые мануфактуры крутили пряжу с такой быстротой, что ее раздавали практически задаром, а на ткачей внезапно образовался большой спрос. Они тогда одевались как лорды, ходили задрав носы. И да, конечно, для прядильщиков-кустарей наступили тяжелые времена, но это были их проблемы, бедолаг несчастных.
А потом, примерно в то время, когда Колтон заканчивал свое обучение, появилась ткацкая машина Масруда, и за какие-то три года ткачи пришли в такое же положение, в каком прежде были прядильщики – то есть весьма незавидное. Не сильно помогло и то, что прядильщики тоже взялись за ткачество, считая, что на этом деле можно заработать денег, но теперь денег не стало нигде.
Так Колтон оказался без работы. Пришел в Вальбек, поскольку слышал, что там работа есть всегда – но оказалось, что всем пришла в голову та же идея. Поэтому он стал охранником. Люди смотрели на него как на предателя. Но ему нужна была теплая куртка. И кормежка. И вот теперь он прикован к цепи вместе с кучей богатых ублюдков! У него даже отобрали куртку – жестокая шутка. Нельзя сказать, что с ним поступили справедливо. Но с другой стороны, спросите у прядильщиков, что такое справедливость.
Шаркая ногами, они взобрались на мост. Лаяла собака. Она скакала, как безумная, вокруг разбитой повозки, с которой горстка ребятишек растаскивала ящики, гавкая ни на кого и на всех сразу. Та женщина сзади все продолжала всхлипывать. Эти богатеи не имеют никакого понятия о том, как справляться с трудностями! Нет практики. Хотя теперь, небось, практика поя-вится.
– Погодите! – сказал ломатель, которого поставили начальником, и колонна, гремя цепью, остановилась посреди моста.
Странное дело – Колтон знал его. Кажется, его звали Локк. В те времена он тоже был ткачом. Колтон помнил, как этот человек вместе с его папашей смеялись над чем-то на собрании гильдии – еще до того, как папаша помер, а гильдия развалилась. Теперь он превратился в сурового старика. Как и многие другие ткачи – главным образом по причине Масрудовой ткацкой машины.
* * *
Локк подошел к парапету и хмуро поглядел вниз.
