— Увидел? — услышал Арсен голос своего чёрного собеседника.
— Увидел! — выдёргивая из его ледяной руки свою, ответил Арсен. Он вспомнил похожее на соловецкие валуны лицо Мартирия и встал.
— Не спеши... — сказал какан. — Ты слабый человек, Арсен, но ты — наш человек. Сейчас я самое главное скажу тебе. О деле...
— О каком деле?
— Нашем деле, Арсен... Для которого ты и послан сюда.
— Нет у нас дел никаких, какан... Кончились все дела прежние.
— Не кончились, Арсен. Это с иезуитами у тебя дела кончились, а от нашего дела нельзя уйти, потому что оно никогда не кончается. Если о клятве забыл, о страхе вспомни.
— Я уже не боюсь, какан... За все согрешения и неправды ответил... Теперь чист... Всё обо мне, кому надо, ведомо.
— Ведомо?! — Какан засмеялся, и смех его чернотой и холодом заплескался в комнате, захлёстывая Арсена. — А про то, что мусульманином был, ведомо?
— Ведомо...
Не засмеялся чёрный собеседник. Печально, с состраданием глядя на Арсена, взял со стола книгу и протянул её.
— Возьми, Арсен, эту книгу! — сказал он, протягивая толстый фолиант. — Прочитай, что сделали с тобой. А теперь иди. И не приходи больше в Слободу. Когда будет нужно, я тебя сам найду...
И снова студёной тьмой пахнуло на Арсена. Безвольно сжался он, принимая книгу. Холодно было, словно спустился в мрачный подвал. Стужей тянуло от стен комнаты.
9
А на Соловках стояла уже глубокая осень. Перекатывались через прибрежные валуны волны холодного моря. Хоронясь в невысоком ельнике у тропинки, покрытой россыпями брусники, притаился сын умершего недавно донского казака Тимофея Рази. Дерзкая шутка на исповеди в соборе напугала и самого Степана.
«Ну как пожалуется, чёрт старый!» — опасливо думал он и хоронился, хоронился в ельнике, выжидая, когда начнут грузиться на ладью уплывающие паломники.
Не знал Степан, не мог знать, что хоронится он под самым оконцем кельи Мартирия, и соловецкий старец глядит сейчас на него и видит, как опасливо прячется он.
В келье Мартирий был не один. Духовный сын его, монах Епифаний, ждал благословения. Просил Епифаний отпустить его на пустынножительство на реку Суну... С этой ладьёй, которую, хоронясь, ждал дерзкий казак Степан, должен был уплыть и Епифаний.
Медленно отвернулся от слюдяного оконца Мартирий.
Дерзок, но не умён казачок Степан оказался. Пошто бояться ему доноса Мартирия, коли знает тот, что в мире всё совершиться должно, чему назначено совершиться.
С печалью посмотрел Мартирий на застывшего в ожидании благословения Епифания. Скатилась слезинка по закаменевшему лицу старца.
Снял Мартирий со стены медный, отчеканенный образ Божией Матери со младенцем Иисусом Христом и благословил им Епифания. Знал Мартирий, что великий подвиг предстояло совершить иноку, страшную смерть принять за святую веру...
Глава вторая
1
Вот и наступила в Москве осень. Зарядили дожди, как-то сразу потемнели бревенчатые, похожие на башни острогов дома. Улицы взбухли грязью, а те, что вымощены были брёвнами, сделались скользкими. Сжались дни. Раньше запирали улочные решётки и запоздавшие москвичи подолгу стояли под дождём, ожидая, пока проснётся сторож. Спать ложились теперь раньше, и редко где можно было увидеть свет в непроглядной, окутавшей Москву тьме.
Но иногда и совсем уже за полночь золотилось слюдяное оконце в келье Арсена. Началась работа над изданием «Следованной псалтири» с молитвословом, и патриарх торопил. Короткого осеннего дня не хватало Арсену.
Так уж получилось, что хотя среди справщиков немало было знатоков языков — чудовский старец Евфимий, к примеру, владел и греческим, и латынью, и ивритом, — но всё равно главная работа лежала на Арсене. Он подбирал древние книги в библиотеке, с которых делались справщиками переводы. Арсену приходилось и сличать их... Мало-помалу втянулся он в нелёгкую работу, и удивительная картина открылась ему.
Ещё будучи в свите Паисия, запомнил Арсен замечания патриарха по поводу русского церковного чина. Все различия Паисий объяснял недостаточно тесными взаимоотношениями Русской Церкви с греческой, ошибками переписчиков, приведшими к порче богослужебных книг...
Арсену тогда замечания Паисия казались обоснованными. Странно было бы ожидать от малообразованных русинов, чтобы, из века в век переписывая книги, сумели они сохранить прежние тексты неиспорченными.
И только сейчас, углубившись в работу, начал понимать Арсен, что Паисий был не вполне прав. Изменение обряда произошло в самой Греции, а не в России. В одиннадцатом веке в Константинополе тоже служили по употребляемому сейчас в России Студийскому уставу. Преподобный Феодосий из Константинополя и привёз устав в Киево-Печерский монастырь. Из Киева устав распространился по всем русским церквям и — Арсен долго не мог поверить в это! — в нерушимой точности сохранился в течение всех веков.
На самом же греческом востоке Студийский устав постепенно сменился уставом Иерусалимским. В двенадцатом веке его приняли на Афоне, а к началу четырнадцатого века — и в самой Византии, а затем и в южнославянской Церкви...
Бедствующая церковь греческого востока, хотя и чтила память преподобного Феодора Студита, но уже позабыла о его уставе.
После этого вставал вопрос, что же считать порчей книг? Если следовать наставлению Никона: «Праведно есть и нам всяку церковных ограждений новизну истребляти...» — следовало бы вернуться к докиприановским
[5]служебникам, ещё более увеличивая различие с греческой службой... Этого ли ждал от своих справщиков Никон? Едва ли... Очень уж полюбились Никону разговоры Паисия о единстве Православной Церкви. Значит, правильнее просто заменить Студийский устав Иерусалимским.
— Нет! — раздался голос. — Не то, Арсен!
— Не то?! — от неожиданности Арсен выронил из рук книгу и, подняв глаза, увидел какана. Тот сидел как ни в чём не бывало в его келье, в тёмном от дождя плаще.
— Не то... — повторил какан, поднимая упавшую книгу. — Вспомни о судьбе Максима Грека, Арсен. Сколько томился он в волоколамской темнице? От дыма и смрада, от оков и побоев временами приходя в омертвение? Шесть лет, Арсен! Но Максим был святым, он выдержал. А ты, Арсен, выдержишь ли такое?
— Что же делать, какан? — начиная дрожать от знобящего холода, спросил Арсен. — Какой устав посоветуешь избрать?
Какан, хотя и не видел его лица Арсен, поморщился.
