Он покачал головой:
– Виноват именно я. Она не должна считать своего деда в чем-то виновным.
– Вина редко лежит на ком-то одном. Будь он честен с Мэрилин… Гарольд, лучше сказать правду, чем приносить себя в жертву. Поверь, Чарити достаточно зрелая и в ней достаточно крови Бакстеров, чтобы все понять. Ты не осуждаешь Джорджа, это было бы нелепо. Но он совершил ошибку. И Мэрилин тоже. Будь честен с Чарити и перестань защищать призраков.
Гарольд продолжал рассуждать:
– Если письмо отправила ты, то почему пришла в ужас, увидев меня?
– Признаюсь, я не думала, что ты приедешь. Я решила, что слишком поздно, ты захлопнул дверь и выбросил ключи. Да, я пыталась подготовиться на случай, если тебя увижу. И все же, честно говоря, из прошлого хлынули такие чувства, что я была застигнута врасплох.
Даже хромота вернулась к Луизе от нахлынувших воспоминаний. Гарольд вспомнил, как она в тот день ковыляла к парадной двери. А уже в следующую их встречу Луиза не хромала.
– Луиза… – только и смог выговорить он. Единственное слово, отчаянная попытка удержаться за последний обломок лодки, которая давно затонула. – Я могу хоть что-нибудь сделать?
– Ступай к Чарити. Ты ей по-прежнему нужен. – Луиза слабо улыбнулась в ответ и закрыла дверь.
Гарольд не ушел, а сел в кресло-качалку, одиноко стоящую на веранде. Да, он нужен Чарити. Но теперь, в виде исключения, он сам будет тем, кто ждет. Он просидит здесь не час и не два. Если потребуется, то всю ночь. Будет сидеть, раскачиваться в кресле и ждать Луизу. Столько, сколько понадобится. Часы. Дни. Недели. Впервые в жизни он будет бороться.
* * *
Глубокой ночью Эллен Мари осторожно спустилась вниз по лестнице. Перебинтованные ноги, мазь от ожогов – все казалось чем-то далеким и к ней не относящимся, будто происходит с кем-то другим, а она мистическим образом испытывает фантомные боли. Словно идешь по мокрому песку, начался отлив и море отступает…
Эллен опиралась замерзшей рукой на перила, отчасти чтобы не нагружать ослабевшие ноги, отчасти чтобы придать себе устойчивость. Сердце стучало в груди, как чужеродный предмет. Пустота выгрызала ее изнутри. Такой боли Эллен еще не испытывала. Не испытывала, когда похоронила мать. И когда лишилась отца. В тех обстоятельствах она знала: остается стиснуть зубы и делать что должно. Не позволяла боли переходить границы дозволенного. С двадцати лет ей приходилось рассчитывать только на себя, так что после смерти матери в ее жизни, по сути, ничего не изменилось. Она попыталась достучаться до отца, но он ничуть не уступал Эллен в упрямстве. К несчастью, она умудрилась испортить отношения с ним и всего лишилась. И как ее угораздило ляпнуть: «Или будет по-моему, или я увожу Чарити в Нью-Йорк». Обратной дороги уже не было.
Нет, в то время Эллен не горевала по родителям, она была слишком занята: искала способ возместить потерю сначала матери, а потом отца. Деньги, вот что казалось главным. Как можно было так заблуждаться? Наверное, тогда она вообще не переживала, и один этот факт заставлял ее переживать сейчас.
Последний шаг дался с большим трудом. Морщась от боли, Эллен сначала коснулась мраморного пола кончиками пальцев, затем оперлась на пятку. В доме царила тишина. До сих пор пахло едким дымом.
Она с удивлением ощутила покалывание в районе переносицы. Втянула в себя воздух и сдержала подступившие слезы. Это просто безумие – так убиваться по дереву. Из головы не выходила картина: Чарити выскакивает из машины и застывает у ивы, будто громом пораженная, только по лицу проносился шквал эмоций. Эллен зажмурила глаза, пытаясь прогнать видение. Осторожно проковыляла через кухню и дальше, на веранду, постоянно натыкаясь на предметы, разбросанные по импровизированной мастерской. Не хватало только ушибить обожженную ногу.
Снаружи было прохладно, в воздухе стоял запах горелой древесины. Вокруг остова ивы по земле расплывалось уродливое черное пятно. Пень торчал, как призрак в заколдованном лесу. С него свисала одна-единственная небольшая ветка, избежавшая пламени. Налетел порыв ветра, и оставшиеся листья зашелестели. Неожиданно для себя Эллен шагнула на освещенную луной дорожку к иве, ступая по мягкому песку, как по перине. Сквозь бинты проникали ночная прохлада и сырость.
Она нерешительно приблизилась к оставшейся ветке и прикоснулась пальцами к листьям. Некоторые из них свернулись от жара и стали ломкими, как в конце осени, когда последняя листва отрывается от ветвей и укрывает землю ковром, подготавливая к зиме. Другие сохранили гибкость, и в душе Эллен затеплилась надежда, что дерево может возродиться.
Увы, чудес не бывает. И все же хотелось верить, что надежда есть, пока осталась хоть одна веточка. Шелест, так похожий на одинокий жалобный голос, разрывал ей сердце.
– Я…
«Я не хотела», – пыталась выдавить из себя Эллен, но слова застряли в горле. «Я не хотела этого. Я виновата». Она не могла понять, было ли в дереве что-то магическое или мистическое, зато поняла другое: чувство потери жило в ней до сих пор, запрятанное глубоко внутри, а теперь, вместе со скопившимися за жизнь горестями, хлынуло наружу.
Пронзила боль, которую она должна была ощутить, узнав о смерти матери. Впрочем, фактически Эллен потеряла обоих родителей задолго до того. В некотором роде их у нее отобрала Чарити. С рождением дочери все изменилось. И Эллен возложила вину на вопящую, постоянно требующую заботы малышку. Как будто ребенок сам принимает решение родиться на свет, принести радость бабушке с дедушкой, стать центром внимания! Каждый год она ожидала, что родители постараются добиться опеки над внучкой и полностью отстранят дочь. Даже не раз сама подумывала отдать им Чарити, но сознавала: хотя они обрадуются, что внучка будет постоянно жить с ними, она сожжет за собой все мосты и никогда уже не вернет расположение родителей. В душе она хотела быть любимой дочерью. Хотела, чтобы ей гордились.
Ива вновь зашелестела. Или застонала?.. Чувствовало ли дерево объявшее его пламя? Испытывало ли такую же жгучую боль, как человеческая плоть?.. Эллен всхлипнула и подошла ближе в попытке утешить иву. Прикоснулась руками к стволу, погладила его. Ладони тут же покрылись сажей.
– Я не хотела этого! – Рыдания поднялись из самой глубины души и беспрепятственно вырвались на волю.
Эллен прижалась лицом к стволу. Кора оставила на щеке отпечаток.
– Я не хотела этого! – Какое ничтожное, не сравнимое с потерей оправдание! Она оттолкнулась от дерева и в какой-то момент увидела его целиком, от вершины до корней. – Я виновата, виновата!
Если бы признание в грехе помогло исправить содеянное!.. Под давлением изнутри из груди вырвались стоны. Плач по жизни, идущий из самой глубины сердца. По жизни, которую она могла бы прожить совсем иначе, достойнее. Стоны превратились в завывания, гортанные, первобытные, наполненные отвращением к себе. Эллен Мари впервые увидела себя такой, как есть, какой она стала по своему выбору.
Завывания перешли в вопль, долгий и громкий, разрывающий на части ночной воздух. Эллен упала на колени. Под левой ногой оказался корень, пронзила острая боль; завтра появится кровоподтек. Но это не волновало ее, так же как и шрамы, которые оставит расплавленный спандекс. Раньше она считала рубцы на женской коже физическим недостатком, маленьким жутким дефектом. Однако эти шрамы – боевые трофеи. Они будут вечным напоминанием о ночи, которая все изменила. Эллен подняла голову и сделала глубокий вдох. Никаких сомнений не оставалось. Переломный момент близок.
