— Она посетила миссию Френсис?
— Нет, я написал ей. Я рассказал ей о том, что меня интересует, и она пригласила меня к себе. Я был у нее в доме на Плашет-стрит, это событие для меня.
Я рассказал ей о Френсис и о том, чем она занимается.
Она очень заинтересовалась. Она уже не молода, к сожалению, но посвятила всю свою жизнь преобразованиям. С дрожью в голосе она рассказывала о своем визите в Ньюгейт, который совершила более двадцати лет назад. Она сказала, что никогда не забудет это зрелище. Там находилось триста женщин с детьми, некоторые из них никогда не представали перед судом.
Спали они прямо на полу, лохмотья едва прикрывали их тела. Она ничего не могла сделать для них, только прислала одежду. Она создала «Общество помощи женщинам-заключенным», организовала в Ньюгейте школу и мануфактуру и не ограничила усилия Ньюгейтом: она посещала заключенных в разных местах страны и даже на континенте. Аннора, я тоже хочу сделать что-то подобное в своей жизни.
— Френсис чувствует то же.
— Френсис отличается от миссис Фрай. Миссис Фрай — мягкая женщина, а Френсис недоступна чувствам, она цинична и полна злости на общество.
— Но она занимается таким делом.
— О да, я восхищаюсь Френсис. Это прекрасно: посвятить свою жизнь такому делу. Еще столько дел, которые необходимо сделать, — высылка, например. Мне кажется, подобный способ наказания очень жесток.
Я рассказала ему историю Дигори.
— Семь лет за украденного фазана! Оторванный от дома, семьи за такое пустяковое дело…
— У него не было ни дома, ни семьи, и он вовсе не был невинным. Я часто думаю о том, изменился ли бы он, если бы у него была такая возможность?
— Возможно, ты увидишь его в Австралии?
— Мой отец говорит, это едва ли возможно: его могли отправить в любую часть Австралии.
— Я проеду по всей Австралии. Я хочу получить сведения от самих заключенных: за что они были осуждены, каков был путь сюда, как сложилась их судьба здесь.
— Мой отец, конечно, поделился с тобой своим опытом, но ему повезло. Он попал к справедливому человеку, хотя тот и требовал много от своих рабочих.
Отец с ним подружился, и у него даже есть теперь там участок земли, который он держит уже долгие годы.
— Я знаю, в высшей степени интересная история, но это был, конечно, особый случай.
— Да, он всегда говорит, что его ждала виселица, если бы не мама, которая уговорила дедушку спасти его.
— А я хочу еще при жизни увидеть отмену высылки и наши тюрьмы другими. Получив необходимую информацию, я смогу опубликовать книгу. Мне хочется, чтобы у людей, прочитавших ее, пробудилось желание сделать что-нибудь для изменения закона.
— Ты очень целеустремлен, Мэтью.
— Единственный путь чего-то добиться — это прежде всего выяснить, чего ты сам хочешь.
— Ты так… самоотвержен.
— Для меня это легко. Многие люди вынуждены работать, чтобы содержать себя, и это их основное намерение. Мне же повезло: я унаследовал состояние, которое позволяет мне посвятить все свое время достижению цели. Благодарение Богу.
— Я очень рада, что ты с нами, — сказала я.
* * *
Когда мы приближались к Кейптауну, неожиданно начался шторм. Казалось, наш корабль стал хрупким, уязвимым перед свирепыми ветрами и открытым морем. Временами невозможно было устоять на ногах.
Елена ничего не хотела, только лежать, но мы с Джекко выходили на палубу в надежде, что свежий воздух поможет бороться с тошнотой. Мы склонялись над поручнями, следя за яростными волнами, которые бились о борт корабля, и, кажется, оба задавались вопросом, как долго наше хлипкое суденышко сможет выдерживать столь яростную атаку.
Вся команда была на местах и едва ли имела возможность обращать на нас внимание. Джекко и я осторожно пробрались к одной из скамеек, которая была немного скрыта от завывающего ветра.
— Интересно, как можно себя чувствовать, оказавшись выброшенным в море? — сказал Джекко.
— Как бы нам не пришлось этого испытать.
— Говорят, что вся жизнь проносится в такой момент перед глазами.
— Мне кажется, тогда должны приходить мысли скорее о настоящем, нежели о прошлом, — ответила я, усмехнувшись. — Попытки держаться наплаву должны отнимать все силы: и моральные, и физические.
— Боцман сказал сегодня утром, что видел штормы и похуже, но мы еще не знаем, чем кончится этот.
— Какой ты оптимист.
— Миссис Превост лежит пластом, и ее муж, думаю, чувствует себя не лучше. А где Елена?
— Лежит на своей полке. Как бы ей не стало слишком страшно. Наверное, мне следует пойти проведать ее.
Я спустилась в каюту:
— Елена, кажется, шторм стихает. Как ты себя чувствуешь?
Ответа не последовало.
— Елена! — позвала я опять.
Я заглянула наверх. На полке ее не было. Я была удивлена. Должно быть, она поднялась на палубу, хотя сегодня утром она чувствовала себя особенно плохо.
Я заглянула в шкаф: ее плащ и ботинки исчезли.
Значит, она должна быть на палубе.
Я почувствовала, как по спине пробежала дрожь страха. Будет ли она достаточно осторожна там, наверху? И каково ее намерение?
Я вернулась на палубу. Елены нигде не было видно, Джекко тоже.
— Елена! — крикнула я. Мой голос потонул в завывании ветра. — Елена, где ты?
Я прижалась к борту и с ужасом посмотрела вниз, на беснующуюся воду. Вчера, глядя на бурное море, я сказала ей:
— Я надеюсь, корабль выдержит непогоду, хотя он кажется таким хрупким.
А она ответила:
— А если нет, это будет для меня ответом на все вопросы.
Сам по себе факт, что у нее могла возникнуть такая мысль, взволновала меня. Сейчас этот разговор с ужасным смыслом снова всплыл в моей памяти. Я оцепенела, вспомнив безнадежное выражение в глазах Елены. Правда, я чувствовала, что ей стало легче, когда все узнали о ее беде. Она ощущала нашу поддержку. Никто из нас не допускал и тени упрека.
Я забегала по палубе. Может быть, она еще где-то здесь, замышляет ужасное дело. Многие люди могли оказаться в подобной ситуации, которая казалась им слишком трагической, но поставить финальную точку — это совсем другое дело. Я должна была ее найти.
Я продолжала выкликать ее имя. Мне не следовало оставлять ее одну. Сколько девушек на протяжении веков оказывались в таком положении, беспечно уступив просьбам возлюбленного. А сколько предпочли именно так разрешить все проблемы.
Я думала о тете Амарилис, которая так нежно любила свою дочь. Я вспомнила о дяде Питере. Что он будет думать, когда узнает, что его дочь не смогла справиться с несчастьем, за которое он нес ответственность, как и Джон Милворд? Джо Крессуэл тоже виноват, потому что оклеветал ее отца и это стоило Елене ее будущего счастья. Я тоже несла ответственность, потому что не углядела за ней. Все казалось мне длинной цепью вины, и я — одно из звеньев этой цепи.
