По ходу дела в порядок мобилизации вносились коррективы. Идя на компромисс со шляхтой и желая прикрыть угрожаемые направления, Сигизмунд и его советники решили собрать волынское рушение 9 мая (Николин день) под Речицей на тот случай, если русские полки с Северщины вторгнутся сюда. Увы, в положенный срок волынская шляхта в указанном месте не собралась, и 15 мая в разосланных военных листах, обращаясь к местной шляхте, Сигизмунд писал, что «иж многие некоторые з вас о листы наши ничого не дбаючи и до сего часу там до Речицы еще не притегънули». 10 июня жмудской шляхте предписано было не ехать к Орше, но выдвинуться в Ливонию, под замок Каркус (совр. Каркси), на соединение с расположенными там войсками под началом гетмана Г. Ходкевича162.
Однако шляхта все так же не стремилась воевать, отсиживаясь по своим имениям. 18 июля 1562 г. Сигизмунд, обращаясь к ней, писал, что те из шляхтичей (а таковых, по его словам, набралось до половины военнообязанных163), «хто бы так упорный а непослушъный быти хотел и еще за сим росказаньем и напоминаньем нашим и повинъности своей досыть не чинечи у его милости пана воеводы Троцкого в час, как вышей в сем листе нашом вам ознаймено, не был и в реистры его милости не въписал а дома зостал, або хотя и на жолънерскую служъбу пенези наши вземъше и почъту домового особъливе не поставил», то такие нетчики будут наказаны и конфискацией маетностей, и даже «горлом» (т. е. смертью)164.
Тяжко проходившая мобилизация не оставляла жителям порубежья иной надежды, кроме как на Бога и на свои небольшие силы – особенность организации обороны приграничной зоны Великого княжества Литовского на востоке состояла в том, что она осуществлялась силами местного населения при минимальной поддержке из центра165.
Действуя в рамках этой традиции, Сигизмунд 6 апреля 1562 г. разослал украинным державцам инструкцию. В ней он наказывал в связи с начавшейся войной подготовить тамошние замки к обороне и, «оземъши Бога на помоч», «замъком, местам, волостям и селам того неприятеля нашого московъского к тамошънему краю прилегълым и гже досягънути можеш, такеж плен, пустошенье и шкоду мечом и огънем и въсяким способом и обычаем неприятельским чинить, колько тобе Бог допоможет»166. Тем самым пограничным war-lord’aM развязывались руки в ведении «малой» войны с одной, правда, небольшой, но очень важной поправкой – в этой войне они могли рассчитывать только на себя и своих соседей, ибо у короля не было в достаточном количестве ни денег, ни войска. В итоге небольшие гарнизоны украинных замков и местные ополчения в лучшем случае могли отбивать набеги мелких русских и татарских отрядов, отсиживаясь в замках в случае приближения «тьмочисленных» московских полков. К счастью для них, «лехкие» русские рати, если не удавалось взять городок или замок «изгоном», не пытались штурмовать сколько-нибудь укрепленные местечки и замки, ограничиваясь опустошением их округи и сожжением посадов и слобод, прилегающих к ним.
Тем временем в Москве, удерживая инициативу, спустили с цепи новую волну ратных. Мартовские рейды показали, что в приграничной зоне нет крупных литовских сил, местные ополчения и гарнизоны украинных замков малочисленны и не рискуют вступать в «прямое дело» с русскими. Почему и стоило продолжить набеги, наносившие урон неприятелю и позволявшие служилым людям набить добычей торока и переметные сумы, компенсировав расходы на снаряжение в поход. И в мае в движение приходят полки 2-го «эшелона», развернутые в Великих Луках, Холме и Дорогобуже.
Давая им характеристику, русский книжник писал, что «того же лета (т. е. 7070 или 1561/62 г. – В. П.) марта с 25 дни, как с Литовским королем перемирие отошло, и царь и великий князь велел быти на Луках царю Симеону Касаевичю Казанскому167 да царевичу Кайбуле168 да бояром и воеводам князю Ивану Ивановичу Пронскому да князю Ондрею Михайловичю Курбьскому да Петру Васильевичю Морозову и иным своим воеводам со многими людми». И дальше он сообщал, что государь «в Холму велел быти бояром своим князю Ивану Федоровичю Мстиславскому да князю Петру Ивановичи) Шуйскому да князю Петру Семеновичю Серебреного со многими людми». Третья рать, по его словам, собиралась в Дорогобуже («а в Дорогобуже велел царь и великий князь бытии бояром и воеводам князю Петру Михайловичу Щенятеву да князю Ондрею Ивановичю Нохтеву-Суздальскому да князю Петру Семеновичу Серебреному со многими людми»)169.
Сравнивая эту запись с разрядами170, можно составить представление о составе и задачах русских ратей 2-го стратегического эшелона накануне войны. В Великих Луках и в Дорогобуже стояли вспомогательные «лехкие» рати, которые должны были разорять вражеские земли стремительными рейдами. Об этом говорит и включение в состав великолукской рати татарского контингента (несколько сот всадников), и состав воевод – не самых «дородных» (один только лишь князь И.И. Пронский сумел подняться до первого воеводы Передового полка171, т. е. третьего в иерархии полковых воевод русского войска того времени).
Совсем другое дело холмское войско. В источниках названы лишь три воеводы, стоявшие во его главе, но два из них относились к русской военной элите того времени. Боярину князю И.Ф. Мстиславскому, знатнейшему аристократу172, третьему, после Ивана Грозного и князя И.Д. Бельского, «столпу царства», ветерану многих походов и неоднократно бывавшему «большим воеводой», немногим уступал в чести Рюрикович князь П.И. Шуйский, «принц крови» (определение Г.В. Абрамовича)173, пользовавшийся немалым доверием самого царя. Этому войску в предстоящем походе отводилась особая роль. Расположение Холма позволяет предположить, что здесь должны были собраться служилые «города» Тверской земли и прилежащих к ней уездов, набранные в северных городах ратные люди, и это войско «подперло» бы собой великолукскую рать, выступавшей его авангардом. И если целью кампании 1562 г. должна была стать осада Полоцка (или Витебска?), то, вероятно, в Невеле должны были собраться в итоге и полки из Великих Лук, и из Холма, и сам государь со своим двором и нарядом.
Сам же Иван Грозный, согласно летописи, 21 мая 1562 г. «пошел на свое дело Литовское, а стояти ему в Можайску». Туда он прибыл 24 мая, сопровождаемый казанским «царем» Александром174, «боярами и детьми боярскими многими»175. Здесь царь сделал продолжительную остановку, вызванную, видимо, желанием уяснить намерения крымского «царя» и уточнить, что замышляет «брат Жигимонт».
Беспокойство у царя вызвала активность литовцев и поляков на смоленском и псковском направлениях. Так, Псковская летопись сообщала, что в начале мая, «по Николине дни, на седьмой недели по Пасце», приходили «литовские люди» к Опочке и «хотели посад зажечи, и гражане не дали зажечи посаду, за надолобами отбилися; и многых от них постреляли з города». Расстроенная неудачей «Литва» отправилась разорять окрестности городка, «семь волостей вывоевала», пожгла монастыри, а на обратном пути опустошила Себежскую волость176. Этот поход, похоже, был инициативой польских наемников, недовольных задержками с выплатой жалованья и нехваткой провианта и фуража. Еще в июне Сигизмунд писал Б. Корсаку, что «пан гетман войска польского и все рыцерство того войска, приславши до его кролевское м[и]л[о]сти в некоторых потребах, межи инъшими речми и о том писали и въсказали, их тут, в дешнем край, живности на себе и на кони свои достати и купити не могут, а хотя што и достанут, ино дорого платити мусят»177.
