Задача, которую должен был решить Афанасий Нагой, была нетривиальна. Иван Грозный в крымском «аукционе» выбрал ту же тактику проволочек и затягивания окончательного решения вопроса, что и Сигизмунд в вопросе о перемирии с Москвой. Царь не желал платить вперед, не имея надежных гарантий выполнения ханом своих обещаний. Однако пока шли переговоры и хан рассчитывал на удовлетворение своих требований, можно было додавить Сигизмунда и освободить себе руки, и ради этого стоило постараться, хотя сделать это было непросто, ибо и Сигизмунд, со своей стороны, оправившись от полоцкого шока, активизировал с сентября 1563 г. свои действия в Крыму. Раз за разом от него приезжали в Крым посланники с обещаниями щедрой «казны», напоминаниями о союзническом долге и желательности нанести удар по «московскому» зимой 1563/64 г., когда сам Сигизмунд якобы намеревался предпринять наступление против Ивана. Правда, на руку Нагому играло то, что король вместо поминок кормил «царя» обещаниями их, а к ним «царское» ухо было глухо.
На фоне этого дипломатического противостояния в Крыму интрига с переговорами о продлении перемирия между Москвой и Вильно продолжала закручиваться во все более тугой узел. На руках у Москвы были неплохие козыри. Договор с Данией о разделе сфер влияния в Ливонии был ратифицирован, союзник Ивана на Северном Кавказе князь Темрюк Айдарович при поддержке русского войска сумел одолеть своих врагов, с ногаями отношения хотя и не имели той теплоты и близости, как прежде, однако и явной враждебности пока не наблюдалось474. Единственное темное пятно – так это отношения со Швецией. Претензии Эрика XIV на равноправие были отклонены Иваном как «безлепостные»475. Однако этой бедой можно было пренебречь, ибо на Балтике уже вовсю полыхала 1-я Северная война между Данией и Любеком, с одной стороны, и Швецией – с другой, начавшаяся в августе 1563 г., и Эрику было не с руки вступать в конфликт еще и с Москвой. И когда в Москву в конце ноября 1563 г. прибыло очередное литовское посольство во главе с королевским дворянином Андреем Хоружим, его ожидал холодный прием. Отсылая Хоружего обратно, 29 ноября на прощальной аудиенции Иван Грозный приказал отдать ему грамоту с ответом на королевское послание. В ней Иван еще раз подчеркнул, что с его стороны нет никаких нарушений перемирия, и, завершая свое послание, царь подчеркнул – что бы ни произошло, литовских послов в Москве ждут. И даже если они будут у нас и по истечении срока перемирия, отметил он, мы не станем начинать боевые действия, пока они не отъедут от нас476.
Пока Хоружий пребывал в русской столице, в Москве уже знали о том, что «великие» послы от Сигизмунда II едут. Еще 18 ноября 1563 г. смоленский воевода боярин М.Я. Морозов писал государю, что ему прислана от оршанского наместника князя Андрея Одинцовича весть о том, что-де «идут ко царю и великому князю от Жигимонта-Августа короля литовского послы пан Юрья Хоткевич, да Григорей Волович, да писарь Михайло Холобурда, а с ними людей триста шестьдесят человек, а лошадей пятьсот тридцать две лошеди, а будут на границу в пятницу ноября 19 день»477. 5 декабря посольство, по дороге выросшее за счет купцов и их слуг до 2 тыс. человек, прибыло в Москву. Уже на следующий день послы были приняты Иваном Грозным. Переговоры начались.
Они оказались долгими и, увы, безрезультатными. Сигизмунд полагал, что он получил то, чего хотел, – желанную передышку, и готов пойти на обострение отношений. Точно так же и Иван считал, что он достаточно шел на уступки с тем, чтобы продолжать их и дальше, не видя ответных шагов с другой стороны. Два государя говорили на разных языках и не слышали друг друга, полагая предлагаемые по очереди уступки то с одной, то с другой стороны недостаточными для достижения соглашения478. Ни по одному мало-мальски серьезному вопросу достичь согласия не удавалось – ни по ливонскому, ни по полоцкому, ни о царском титуле, ни о сроках перемирия (Москва желала перемирия сроком на 10–15 лет, тогда как литовская сторона соглашалась максимум на полгода), паче того – о заключении вечного мира. 21 декабря русские бояре, видя неуступчивость литовских переговорщиков, угрожающе заявили, что что «государь наш, с Божиею волею, вотчину Полотцко взял, так и вперед своего искати хочет, и делом своим длити не хочет, и рать государя нашего готова на конех сидит», на что Юрий Ходкевич, в свою очередь, заявил, что и его государя рать тоже готова479. 4 января 1564 г. состоялась последняя аудиенция послов у Ивана Грозного, а 9 января они, получив на руки опасную грамоту, покинули Москву. Последний шанс не допустить возобновления боевых действий был упущен. Речи дипломатов умолкли, настало время говорить пушкам.
3. Головокружение от успехов: Ульская
«конфузия»
Когда московские бояре заявили литовским послам, что царское войско уже сидит в седле и готово выступить в поход, их слова не были пустой угрозой. Весь предыдущий опыт ведения переговоров с литовской стороной свидетельствовал о том, что успех на поле боя – лучший способ сделать неуступчивых до крайности литовских дипломатов более сговорчивыми и признать, что худой мир лучше доброй ссоры.
Соответственно была выбрана и тактика. Устроить еще один Полоцкий поход Москва была не в состоянии, да и нужен ли он был, если основным принципом московской стратегии было стремление избежать ненужного риска, сопряженного с большими людскими, материальными и репутационными потерями. И если Москва не стремилась к новым завоеваниям в Литве, а хотела удержать уже взятое (Полоцк и Полоцкий повет), то напрашивался традиционный для московской стратегии ход – организация большого набега на неприятеля. Подобная экспедиция позволяла при меньших расходах нанести неприятелю не меньший ущерб – и материальный, и опять же репутационный, заодно и пополнив торока и кошели московских служилых людей.
Выбрав стратегию действий, Москва отнеслась к планированию рейда с присущей ей ответственностью и педантичностью. В нашем распоряжении, к сожалению, нет подобного «Записной книге Полоцкого похода» документа, расписывающего в деталях замысел похода и его последующую реализацию. Однако лаконичные заметки в летописях и в разрядных книгах позволяют составить достаточно точное представление о плане похода и о том, что случилось после. Свидетельства с «той» стороны, на наш взгляд, менее ценны (хотя и позволяют уточнить отдельные детали картины случившегося в январе 1564 г.), поскольку носят на себе явный пропагандистский налет.
Представляется, что идея организовать большой грабительский рейд в Литву родилась в Москве поздней осенью 1563 г. Более ранний срок, на наш взгляд, нереален. 21 сентября 1563 г. Иван покинул столицу и вернулся в нее только 1 ноября480, а без него такое важное решение не могло быть принято. Далее, только в сентябре стало известно, что крымский «царь» благосклонно отнесся к идее восстановить дипломатические контакты. Тем самым угроза крымского нападения существенно снижалась. Наконец, к концу осени стало очевидно нежелание литовской стороны идти на уступки в вопросе о замирении. Нет, конечно, в русской столице, памятуя о том упорстве, с которым литовцы отказывались признать очевидное, а также и о том, что «брат» Жигимонт любит действовать «искрадом», предпочитая интриги «прямому делу», не особенно и рассчитывали на то, что начатые после падения Полоцка дипломатические контакты завершатся миром. Но имевшиеся надежды поздней осенью рассеялись окончательно. И можно предположить, что, ожидая прибытие «великих» послов от «брата», Иван Грозный и его бояре решили подстраховаться, собрав на всякий случай войско, угроза применения которого могла бы сделать литовских дипломатов более сговорчивыми. Эти расчеты не оправдались, взять на испуг литовских послов не удалось, и тогда было решено двинуть полки в поход, благо к концу декабря все уже было готово. Осталось только отдать приказ о начале экспедиции.
