Но самый худший итог неудачи под Чашниками, у села Иванского, на р. Ула заключался в том, что зимняя кампания была сорвана. Соединение двух ратей не состоялось. Смоленский «корпус», который к тому времени вышел к Орше и разбил лагерь под Дубровной, получив известие о неудаче, постигшей Шуйского, после серии стычек между высланными вперед сторожами и отрядом оршанского старосты Ф. Кмиты поспешил отступить назад, ограничившись опустошением окрестностей Орши. 9 февраля 1564 г. рать князя П.С. Серебряного вернулась на Смоленщину «со всеми людми, дал Бог, здорово»547.
С отступлением «корпуса» князя Серебряного связана не менее детективная история, как и с поражением Шуйского на Уле, ибо и в этом случае русская и литовская версии радикально различаются. Согласно русской, князь Серебряный и его товарищи, выйдя ко сроку на место встречи с Шуйским, узнали о том, что «ис Полотцка воевод князя Петра Шуйсково с товарыщи к Орше Литовские люди не пропустили». Поняв, что первоначальный план провален, воеводы «в Литовской земле войну роспустили и Литовские места воевали Дубровинские, Оршанские, Дручские, Березынские, Копосские, Шкловские, Могылевские, Радомльские, Мстиславские, Кричевские, и королевские села и деревни жгли и в посылках во многых заставы Литовских людей побивали и языки имели и в полон многых людей и з животы поймали»548. Польско-литовская же версия, по традиции, чем дальше по времени и месту от события, тем красочнее рисовала очередную победу над московитами. Литовский аноним, автор «Вестовой отписки» (датированной, кстати, 11 февраля 1564 г.), сообщал о том, что-де «тое войско Московское, которое за Дубровной кошом было положилося, послышавши о нашом войску, до себе тягнучи, повтекали, возы и сани порубали, и тегиню покинувши и сами на вьюки складшися в скок побегли до свое земли», преследуемые по пятам гетманом549. М. Стрыйковский приписывал честь одоления этого неприятеля хитроумию Ф. Кмиты, который, имея в своем распоряжении меньше 2 тыс. всадников550, получил от Радзивилла письмо об одержанной победе на Уле с подробным перечнем убитых и пленных московитов и затем устроил так, чтобы эти письма оказались в руках у князя Серебряного. Последний, прочитав их, немедля пометал все свои обозы (общим числом 25 тыс. возов551) и бежал, преследуемый Кмитой, который отстающих московитов бил, сек и в полон имал552.
И снова московская версия представляется более правдоподобной – во всяком случае, из реляции Радзивилла следует, что он оставался «на костях» еще неделю, и только после этого пошел к Орше553, следовательно, у Серебряного было время для того, чтобы «роспустить войну». Получив же известия об одержанной неприятелем победе и его выдвижении навстречу его полкам, русский воевода, не имея численного превосходства над литовцами, решил не рисковать и со взятой добычей и пленниками отступил к Смоленску, пометав при этом лишние тяжести. Каких-либо серьезных столкновений между русскими и литовским войсками при этом не было, хотя, безусловно, отдельные стычки между загонами с той и другой стороны вполне могли иметь место. И как это обычно бывает в таких случаях, обе стороны отчитались о своих победах над неприятелям и взятых «языках» и трофеях.
4. Начало войны на истощение: кампания 1564 г
Итак, зимняя кампания 1564 г., на которую в Москве возлагались большие надежды, завершилась болезненным ударом по самолюбию Ивана Грозного и русского воинства. Оказалось, что Литву рано списывать со счетов. В самой же Литве и в Польше известия об победе М. Радзивилла Рыжего вызвали волну энтузиазма и надежд на будущее, тем более что победа на Уле была сполна использована литовской пропагандой для создания нужной общественной атмосферы и настроений и в самой Литве, и в Польше, и в Европе554.
Ульский успех имел в первую очередь не столько военное, сколько психологическое и моральное значение. А.Н. Янушкевич отмечал, что «главный военный результат Ульской битвы 1564 г. для литвинов заключался в уничтожении значительного количества живой силы противника, в первую очередь командного состава армии», однако, на наш взгляд, здесь налицо явное преувеличение значения этого боя, основанное на недостаточно критичном восприятии сведений, что дают польско-литовские источники. Потери рати Шуйского именно в живой силе хотя и были чувствительны, однако совершенно некритичны для русского войска на литовском порубежье (судя по всему, мор в Полоцке летом – осенью 1563 г. был более губительным, чем победа литовцев на Уле). Хуже было другое – те, кто сумел уйти от преследования и вернуться в Полоцк, на некоторое время утратили боеспособность и в весенние и летние месяцы 1564 г. могли не учитываться в расчетах русского командования. И сам белорусский исследователь нехотя признает это обстоятельство, когда отмечает, что «отсутствие территориальных изменений после битвы снижает ее военно-стратегическое значение», ибо литовские войска не сумели вернуть себе после победы хотя бы часть утраченных ранее территорий. «Московиты сохранили господство на всем пространстве правобережной Полотчины и ее части на левом берегу Двины», – подвел он итог зимней кампании для Литвы555. Снова напрашивается аналогия с событиями пятидесятилетней давности, когда после взятия Смоленска русские войска потерпели обидную неудачу под Оршей, которая не привела к возвращению Смоленска и перелому в ходе войны. Напротив, и тогда, и сейчас конфликт перешел в вялотекущую стадию войны на истощение, когда периоды активизации боевых действий перемежались с очередным этапом переговоров о заключении мира или перемирия.
Поражение рати Шуйского создало новою ситуацию. И Москва, и Вильно оказались перед необходимостью выработки новой стратегии ведения войны. «После успеха в Ульской битве руководство ВКЛ стремилось перехватить инициативу и осуществить широкомасштабную военную операцию против Московского государства, чтобы окончательно взять реванш за поражение под Полоцком», – отмечал А.Н. Янушкевич556. В Москве решили не менять принятую после взятия Полоцка стратегию на «удержание счета», а продолжить ведение войны на истощение неприятеля набегами и «малой» войной на порубежье. В итоге лето и осень 1564 г. ознаменовались всплеском военной активности с обеих сторон.
Весна 1564 г. прошла относительно спокойно – источники молчат о крупных военных событиях, хотя, конечно, «малая» война продолжалась. Обе стороны копили силы в преддверии больших событий. Вильно в этом отношении находился в более сложном отношении, поскольку, как показали предыдущие кампании, проблемы с мобилизацией и финансированием войска удовлетворительно решить никак не удавалось. В июне 1564 г. в Вельске собрался великий вальный литовский сейм, на котором обсуждался в первую очередь вопрос об условиях унии с Короной, а до вопросов, касающихся продолжения ведения войны с московитами, у делегатов сейма руки не дошли. И хотя при роспуске остатков рушения, остававшегося на службе, 27 февраля 1564 г. было объявлено о скором его новом созыве, известие это вышло не скоро. Лишь 7 апреля 1564 г. началась рассылка соответствующих «листов», в которых указывалось, что всем служилым людям надлежит явиться «зо всими почты своими, сполна, ничого не затаиваючи, з ездными и пешими» в Друцк на День святого Николая вешнего (т. е. 9 мая 1564 г.). Те же, кто ранее на службу не являлся, должны были под угрозой сурового наказания с удвоенными против прежнего почтами явиться на сбор в Мяделе 24 апреля 1564 г.557 Сам Сигизмунд собирался было выехать к армии, но сперва сеймовые дела не позволил ему сделать это, а затем в июле татары напали на Брацлавщину558, и король в Литве так и не появился559, а вместе с ним традиционно не стала являться и шляхта.
