В общем, выходило так, что проблемы не решались, а только накапливались год от года, и взаимные обиды и обвинения создавали неразрешимую задачу: как примирить враждующие стороны, между которыми к тому же нередко пролилась кровь?49 Тем не менее долгое время порубежные дела не мешали продлению перемирия. По прошествии оговоренного в 1537 г. срока перемирия в пять лет прекращение боевых действий в 1542 г. было продлено до 1549 г., а затем еще на пять лет. Связано это было с тем, что вектор московской внешней политики в 1540-х гг. смещается с «литовского» направления на «татарское». Великая смута, раздиравшая Крымское ханство, к концу 30-х гг. XVI в. завершилась, и воинственный хан Сахиб-Гирей I смог вернуться к реализации старой идеи крымских Гиреев – восстановить Золотую Орду под своей эгидой. Для этого хан активизирует свою политику в Поволжье, добивается посажения на казанском столе враждебно настроенного по отношению к Москве племянника Сафа-Гирея, вынашивал планы покорения Астрахани и имел виды и на Ногайскую Орду. Учитывая же, что между Вильно и Бахчисараем еще со времен Менгли-Гирея I установились союзнические отношения, то ссориться с Вильно Москве было не с руки. Надо было сперва разрешить «татарский» вопрос, чтобы потом вернуться к решению вопроса «литовского».
А в том, что это произойдет, в Москве не сомневались. В 1549 г., обсуждая с боярами перспективы дальнейших отношений с Вильно, Иван IV спрашивал у своих бояр, как быть, если «вотчина наша извечная Киев и Волынская земля, и Полтеск, и Витебск, и иные городы русские многие за королем». Стоит ли, продолжал царь, «с королем ныне мир вечный делати», если «вперед уже через крестное целование своих отчин искати нелзе», ибо «крестного целования никак нигде порушить» нельзя? Бояре ответили так: «Вечного мира с королем не делати для доставанья своих старинных вотчин, а взять с королем перемирье на время», перемирие же заключить на возможно больший срок с тем, чтобы «дать людям опочинути и с иными недруги в то время управитися». Под иными недругами имелись в виду, конечно, казанцы и стоявшие за ними крымцы. В итоге принятое решение звучало так: «Учнет Бог жаловати, вперед с крымским дело поделаетца, а с Казанью государь переведаетца ж», а до того «с королем за то крепко стояти и дела с ним никакова не делати»50.
И Москва на протяжении полутора десятков с лишком лет неуклонно выполняла эту программу. Начиная с 1545 г. русские полки регулярно отправлялись на войну с Казанью, пока в 1552 г. очередной поход не положил конец «казанской истории» (впрочем, «казанская землица» далеко не сразу стала «подрайской» – еще и спустя 30 лет после падения Казани там было отнюдь не мирно). Покорение Казани открыло дорогу на Астрахань, но активизация русской экспансии в Поволжье и прямая угроза интересам Крыма (и опосредованно – Стамбула) в регионе привели к войне Ивана Грозного и нового крымского хана Девлет-Гирея I. Эта необъявленная война, начавшаяся летом 1552 г., продлилась до самой смерти крымского «царя» в 1577 г.51, после которой борьба сыновей Девлет-Гирея за власть на время снизила уровень напряженности на русской «крымской украйне».
Пытаясь одержать верх в этой борьбе и посадить в Крыму «своего» хана, Москва попробовала заручиться поддержкой «русской партии» при литовском дворе. Крымцы немало досаждали литовцам, и среди литовских магнатов и шляхты было немало сторонников заключения с русскими антикрымского союза. Однако, несмотря на все усилия московской дипломатии (вплоть до того, что в марте 1559 г. могущественный временщик Алексей Адашев от имени Ивана Грозного согласился с литовским предложением заключить вечный мир и союз против Крыма, гарантируя при этом отказ от «прародителевых своих отчин, города Киева и иных городов русских, для доброго согласья» при условии оставления в русских руках Смоленска и других городов и земель, завоеванных прежде52), все расчеты на замирение с Великим княжеством Литовским оказались напрасными. Преодолеть застарелую вражду и неприкрытую «недружбу» (к которой примешивалась, судя по всему, еще и личная неприязнь Сигизмунда II к Ивану Васильевичу), смешанные с недоверием, не удалось53.
Как результат, в начале 60-х гг. XVI в. русское наступление на Крым было свернуто. К этому времени отношения между Русским государством и Великим княжеством Литовским достигли точки кипения. Разрыв отношений между ними с переходом от войны «холодной» к войне «горячей» встал на повестку дня. И случилось это скорее, чем полагали в Москве.
Что же послужило причиной для столь скорого обострения отношений между Иваном Грозным и его «братом» Сигизмундом II Августом? Рассорило «братьев» пресловутое «ливонское наследство». Чтобы не расписывать подробно эту проблему, отошлем к последним работам на эту тему54, а здесь вкратце обрисуем сложившуюся ситуацию.
Традиционно принято считать, что раздел Ливонии начался с того, что в январе 1558 г. Иван Грозный послал свои полки в Ливонию. Был ли русский царь, в таком случае, зачинателем Войны за ливонское наследство? Формально да, но есть, как говорится, нюансы. Москва, имея массу проблем с той же Литвой, и с Казанью, и с Крымом, была не заинтересована в конфликте с ливонцами, предпочитая худой мир доброй ссоре. Сохранение «старой Ливонии», раздробленной и внутренне нестабильной, было выгодно Москве. Такая Ливония, с одной стороны, выступала бы буфером, не допуская распространения литовского влияния в регионе, а с другой – посредником в торговле России и Запада, своего рода «супермаркетом», где русские купцы могли закупать востребованные на русском рынке товары.
Однако к концу 1540-х гг. ситуация меняется. Откровенно враждебная позиция, занятая ливонскими властями по отношению к усилиям Москвы получить необходимую помощь средствами, материалами и специалистами для ведения тяжелой войны с татарскими юртами, явно не способствовала сохранению прежних русско-ливонских отношений. В ответ Москва решила надавить на ливонцев. Порывшись в архивах, московские дьяки извлекли на свет божий историю с пресловутой «юрьевской данью», корни которой уходили в незапамятные времена, чуть ли не в XII в. И вот, когда в 1550 г. начались переговоры о продлении перемирия между Русским государством и Ливонской «конфедерацией», московские переговорщики вдруг выставили перед ливонскими «партнерами» длинный перечень претензий «за порубежные дела и за гостей новгородцких и псковских безчестья, и за обиды, и за торговые неисправлениа, и за дань, и за старые залоги, и что из Литвы и из заморья людей служилых и всяких мастеров не пропущали…»55.
Ошарашенные ливонцы, оказавшись внезапно перед угрозой войны, понадеялись на хитроумие своих дипломатов и поддержку со стороны Священной Римской империи и решили схитрить, оттянув момент расплаты на неопределенный срок. Хитрость эта вышла им боком – когда ливонские послы в очередной раз явились в Москву в конце 1557 г. и не привезли дань, разъяренный Иван Грозный приказал отослать «безделных послов» некормлеными восвояси. Вдогон за ними он отправил приказ своим войскам начать вторжение в Ливонию. Царское слово с делом не расходится, и если обещал царь сам явиться за данью, то так тому и быть.
Но почему Иван взорвался именно в декабре 1557 г., хотя история с невыплатой дани тянулась уже несколько лет и каждый раз Москва как будто входила в положение ливонцев и соглашалась отсрочить срок ее выплаты? Осмелимся предположить, что здесь нужно искать литовский след.
