Уже на этом этапе четко обозначилась разница в подходах Москвы и Вильно к освоению и удержанию спорных территорий – первая явно опережала второй в темпах фортификационного освоения Полочанщины, и связано это различие было прежде всего с различиями в государственном устройстве Литвы и России. Московское «земско-служилое» государство оказалось более эффективным и быстрее решало задачи по мобилизации необходимых сил и средств для проведения экспансионистской политики, чем государственная машина «другой Руси». То, что русские могли сделать за несколько недель или месяцев, у литовцев растягивалось порой на годы (если вообще начиналось). И это без учета того, что русские отряды, высылаемые из Полоцка и других городов, стремились всячески препятствовать строительству литовских крепостей на порубежье. Ульский замок стал первым таким примером, когда начавшееся под руководством итальянского инженера литовское строительство было сорвано русскими. Другой русский отряд, выступив из Полоцка, 28 октября 1566 г. явился под городище Вороноч к югу от Полоцка, однако, заметив на городище литовский отряд, отступил712. Обеспокоенный этим, Сигизмунд 9 ноября писал лепельскому старосте Ю. Зеновичу, чтобы тот «з ротою своею и с тыми людьми, которых при собе маеш и которых еще до того способити и звести можеш, ничого не мешкаючи, до того городища ехал» с тем, чтобы «там на Вороночи будучи справовати». Мы же, продолжал король, в свою очередь, «стрелбу (т. е. артиллерию. – В. П.), живность и иныние речи и теж людей триста чоловеков з волости нашое Ушполское и Пенянское… для роботы замковое, чим набордзей быти может, послати»713.
Литовская сторона не осталась в долгу и попыталась противодействовать строительным работам русских. Так, нападению со стороны литовских «украинных врадников», вынужденных отойти с уроном714, подверглась в октябре 1566 г. недостроенная Ула.
С наступлением зимы военная и строительная активность с обеих сторон пошла на убыль. Связано ли это было с наступлением зимы или с объявившимся мором? Мы склонны принять первую причину. Моровое поветрие объявилось 19 июля 1566 г. в Шелонской пятине Новгорода, затем в августе оно началось в самом Новгороде, Полоцке, Озерищах, Невеле, Великих Луках и Торопце, и, как писал летописец, «многие люди знамением умирали; в Полотцку же и в Торопце и на Луках на посадех и в уезде попы вымерли и не было кому и мертвых погребати; и посыланы попы в те городы из иных городов»715. 1 сентября «лихое поветрие» объявилось под Можайском, «на Добрейском яму», так что по приказу Ивана Грозного там был установлен строжайший карантин, «ис тех мест никаких людей в Москву и в Московьские городы пропущати не велено», В сентябре же мор начался и в Смоленске, о чем 10 сентября писали в Москву царю смоленский воевода боярин П.В. Морозов и тамошний епископ Симеон. Эпидемия прекратила свирепствовать только по весне 1567 г. (в Новгороде она бушевала до мая, а в Смоленске – до марта 1567 г.)716. В довершение всех бед по осени 1566 г. «прииде на Казанские да на Свияжские да на Чебоксарские места мышь малая с лесов, что тучами великим, и поядоша на поле хлеб всякой и не оставиша на единого колоса; да и не токмо по полем хлеб поядоша, но и в житницах и в закромех хлеб поядоша». Оголодавшие мыши даже пытались нападать на людей, «хлеба не дадуще ясти», и чем больше их убивали, тем больше, казалось, их прибывало717. Однако, несмотря на эти бедствия, строительство крепостей и разведка новых мест для их возведения осенью 1566 г. и в начале 1567 г. не прекращались.
3. Перемирие перемирием, а война – войной…
Лихое поветрие внесло свои коррективы в развитие дипломатических контактов между Москвой и Вильно. Русские великие послы Ф.И. Умной Колычев, Г.И. Нагой и В.Я. Щелкалов должны были отправиться в Вильно, как было договорено летом 1566 г. или в самом конце 1566 г. и в начале января 1567 г. Однако их отъезд в договоренные сроки не состоялся. 10 декабря 1566 г. в Вильно убыл гонец А. Шерефединов с известием, что послы задерживаются из-за мора718. Затем 25 января 1567 года в Москву приехал литовский посланец В. Загоровский, «а людей с ним 70 человек, а лошадей 75»719. Из-за лихого поветрия ему пришлось по пути в Москву сделать большой крюк и ехать на Москву не через Смоленск прямой дорогой, а кружным путем через Рославль и далее на Брянск и Калугу.
В. Загоровский доставил Ивану Грозному очередное послание от Сигизмунда II, в котором он жаловался московскому государю на нарушение перемирия с его стороны. Летом минувшего года, писал король, было договорено, что, пока идут дипломатические пересылки, «войне не быти». Однако, продолжал он, русскими ратными людьми было отстроено на спорных территориях несколько замков и совершено нападение на Вороноч720. Ответ Москвы на заявленные претензии был однозначным. «А город на Усвяте воеводы наши поставили в нашей отчине в Озерищском повете, а город Улу и город Сокол воеводы наши поставили в нашей отчине в Полотцком повете, – и мы в своей вотчине городы где хотим, тут ставим, что нам Бог дал, а войною наши воинские люди к брата нашего землю нигде не ходят». Более того, Иван сам обвинил короля в потакании своим warlord’aM, позволив им «украдом» поставить город в государевой отчине в Вороноче. В общем, продолжал Иван, «брат бы наш в нашу отчину в Полотцкой повет не вступался и нашим людям зацепки и обиды делати никоторые не велел, доколе наши великие послы будут у брата нашего»721.
Из этих слов видно, что позиция Москвы не изменилась – со взятием Полоцка вся территория Полоцкого повета наша, и здесь мы делаем то, что считаем нужным. При этом претензии Ивана Грозного распространялись и на левобережную Полочанщину (именно там находился пресловутый Вороноч). Поэтому, по мнению Москвы, ее люди перемирия не нарушали, а Литва – да. «Твои брата нашего люди в наш Полотцкой повет приходят и людей наших Полотцкого повета убивают, – писал царь, – а иных с собой сводят и животы их грабят и места Полотцкого повета на тебя брата нашего заседают». Названы были и конкретные лица, виновные, по мнению Москвы, в нарушении условий перемирия. «А казаки твои Дрыского города и Кобецкого приходят под дорогу невелскую, которая к Полотцку, людей служебных и гостей на дорогах убивают и животы их грабят», – продолжал Иван и далее указывал, что «которые места наши воеводы в нашей отчине в Полотцком повете пристраивают на нас, и твои люди брата нашего на те места и на наших людей приходят войною с пушками и с пищалми и нашим людем многие убытки делают (намек на инцидент под Улой. – В. П.)…»722.
Пребывание Загоровского в Москве ознаменовалось рядом неприятных происшествий. Сперва в отместку за отказ новым наивысшим гетманом Г. Ходкевичем принять гонца, посланного князем Петром Серебряным, Загоровского никто не встретил в Дорогомилове, на въезде в Москву, а затем сам гонец, вопреки установившемуся обычаю, «приехал на двор невежливо» и попытался было проехать на санях до лестницы, что вела к паперти Благовещенского собора. Сопровождавший Загоровского пристав Андрей Зачесломский попробовал было остановить Загоровского, но тот продолжал упорствовать и стоять на своем. Горячую голову литовского посланника не остудил даже прямой запрет самого царя нарушать традицию. В общем, дело дошло до драки между караульными стрельцами и сопровождавшими гонца литовскими шляхтичами723. Этот эпизод ярко характеризует растущую напряженность в отношениях между Вильно и Москвой. Литовская сторона уже и не пыталась держаться в рамках приличий и, как говорится, «лезла со своим уставом в чужой монастырь» (вряд ли Загоровский, простой гонец, решился бы на нарушение дипломатического этикета, не имея на то одобрения «сверху»).
