Царская речь задала лейтмотив приема литовского посланника. Заслушав его выступление, которое Быковский зачитал «с тетрати», Иван приказал забрать ее, а затем пригласил гонца ко столу, не допустив, однако, его к своей руке, как это бывало прежде. И на обеде Быковский сидел перед пустым столом, ибо «в столе ему от государя подачи ести и пити не было». Да и после стола королевского посланца приставы отвели на его «стан в деревню», причем и тут, против прежнего обычая, «посылка к нему с меды не была»797.
Пока несолоно хлебавший литовский посланник сидел в своем «стану» и размышлял над тем, что его ожидает, в царском шатре Иван с двоюродным братом и боярами решал, как быть дальше. 6 октября на совещании было постановлено: «Посланника литовского Юрья Быковского позадержати, потому что писал король в своей грамоте супротивные слова, и сам король на свое дело идет». Правда, лазейку для продолжения переговоров Иван и его бояре все же оставили, отметив в приговоре, что «похочет царь и великий князь ко королю послати посла или посланника, и король на то волю дает, что волно до него послу или посланнику доходити». Что же до Быковского, то приговор гласил: «У посланика рухлядь его всю и товары и кони все переписати, и то все велел государь взятии на себя, а посланника послати в Москву и посадити его на литовском дворе, избы две-три огородите и велети его беречь». Под раздачу попали и те литовские купцы-«гости», которые решили попытать счастья на Москве, – их товары также велено было оценить и переписать. Одного же из них, «лутчего» оршанского «гостя» Игнатия, и вовсе решено было арестовать и отправить в Переяславль-Залесский, где держать под стражей, пока не будет решен вопрос с Васькой Онучей798.
Так печально закончилась миссия Ю. Быковского и сопровождавших его лиц в Москву. Разрыв отношений между двумя государствами был окончательным, возобновление войны – неизбежным. Впрочем, суровое обращение с посланцем Сигизмунда только лишь поставило точку в затянувшейся на полтора года истории с переговорами. И в Вильно, и в Москве было давно уже решено воевать, и дипломатические обмены 1567 г. стали лишь ширмой для военных приготовлений. И, отправив литовского посланника в заточение, «пошел государь на свое дело к Торшку и к Великому Новугороду»799. Забегая вперед, скажем, что Быковский сидел под стражей до мая 1568 г., когда Иван наконец-то отпустил его домой, причем Сигизмунд все это время никак не обеспокоился о судьбе своего посланца800.
5. Иван в поход собрался
Прием в Медном подвел итог очередной попытки разрешить спор двух государей из-за Полоцка и Ливонии мирным путем. Вялотекущая «война крепостей» не смогла в корне переломить ход войны и довести ее до победного конца, и в Москве это хорошо понимали. Точно так же там понимали и то, что неуступчивость литовцев на переговорах можно заставить сменить на сговорчивость только большой военной победой. Одним словом, нужно было иное решение, и оно было принято – как уже было отмечено выше, еще 5 июля 1566 г. царь указал, а бояре приговорили готовить большой государев поход против его государского недруга Жигимонта-короля за многие его перед государем неправды. Правда, от этого приговора до реализации на практике принятого решения прошло больше года, но на то были уважительные причины. Первой из них была, вне всякого сомнения, эпидемия, поразившая западные и северо-западные города и уезды Русского государства, а вторая причина – теплившаяся надежда, что посольство Ф. Колычева со товарищи все же закончится успехом.
Однако развитие событий вокруг миссии Колычева чем дальше, тем больше убеждало Москву в том, что рассчитывать на мир без еще одного удара кулаком не имеет смысла. Многочисленные проволочки и задержки, которые чинили литовские власти посольству, оттягивая момент его встречи с королем и панами рады, говорили сами за себя – в Вильно не желают переговоров. А тут еще известия о событиях на Полочанщине и переменчивой удаче русских воевод. В общем, посольство еще не закончилось, Федор Колычев и его люди еще не вернулись назад, а в Москве уже начали готовиться к походу.
Собственно русские источники немногословны на этот счет, так что составить общее представление о военных приготовлениях Ивана можно скорее по литовским материалам. Еще 1 августа 1567 г. оршанский староста Филон Кмита прислал дворному гетману Р. Сангушко письмо. В нем он сообщал, что к нему прибыл из Москвы служебный человек Ст. Довойны с четырьмя письмами от Ивана Грозного до Сигизмунда II. Вместе с письмами этот служебный, Торгоня, принес известия о военных приготовлениях московского государя. Он сообщил Кмите, что «сам дей князь великий ест на Москве, люд збирает и отсылает все до Лук Великих». Кроме того, сообщал Торгоня, «наряд увесь, стрелбу выслал з Холмца до Дмитрова, и казал дей всего в двое готовить, кул и порохов, ниж под Полоцком было». Что же касается цели похода, то служебный заявил, что московский великий князь приказал доставить ему бывшего ливонского магистра, взятого в плен в Ливонии, и «показует дей ему великую ласку; которого за присегою его з иншими Немцами мает слать до Рыги, а сам за ним зо всим нарядом тегнути хочет». А если поход на Ригу не получится, то тогда Иван намерен повернуть на Витебск801.
Спустя две недели пришли новые вести о военных сборах русского государя. 14 сентября Б. Корсак отписывал князю Сангушко, что, по показаниям московского пленного, царь сам находится в Москве, но собирает войска в Полоцке на День святого Николая зимнего. Кроме того, продолжал диснянский староста, Иван Грозный приказал собрать посошных людей под наряд общим числом 40 тыс. человек802.
Спустя еще полторы недели наивысший гетман в своем письме гетману дворному сообщал, что «неприятель Его Кролевской Милости, князь великий Московский, насадивши злый умысл свой на панство господаря Его Милости, никоторого перемиря через послв свои з Его Кролевскою Милостью не постановил, але зо всими силами своими при границах есть готов, о чом нам по достатку есть ведомо (опять хорошая работа литовской разведки – пожалуй, это то, в чем литовцы на протяжении всей войны превосходили русских. – В. П.)…». И, видя надвигающуюся с востока угрозу, Ходкевич наказывал Сангушко, чтобы тот пребывал в великой бдительности и старательно собирал отовсюду сведения о намерениях неприятеля и держал его в курсе последних новостей с той стороны803.
В последующие дни признаки готовящегося московского вторжения продолжали множиться. «Лета 7076 сентября в 3 день приговорил государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии поход свой и сына своего царевича князя Ивана Ивановича против своево недруга литовсково короля», – сообщали разрядные записи804. Этот приговор запустил в действие военную машину Русского государства. Естественно, что активизировавшиеся после 3 сентября русские военные приготовления были замечены литовскими «шпегками» и доброхотами, наводнившими русско-литовское порубежье. 28 сентября Филон Кмита доносил Роману Сангушко, что высланные им на рубеж сторожи сообщили – в Смоленск прибыли в немалом числе воинские люди, правда, куда они двинутся дальше, разузнать пока не удалось. Однако спустя время в Оршу прибежали мужики с порубежного села Любавичи, с женами, с детьми и со своими статками. Они рассказали, что их приятели в Смоленске дали знать – войско, собравшееся в Смоленске, на Е1окров собирается вторгнуться в литовские пределы, но вот куда именно – неизвестно. Чтобы решить эту проблему, продолжал дальше Кмита, он намерен послать своих людей, дабы те добыли московского языка805. В тот же день Ходкевич отписал дворному гетману, что, по сведениям перебежчика, некоего сына боярского Федора Дмитриевича, бежавшего из Суши, «дела тые вси, которые были под Полоцком, болший вес наряд, з Старое Руси рушил ся сезде ку нам и на самого дей князя великого везде житницы записуют, а сам князь великий з войском до Лук будет»806.
