29 сентября 1568 г. Шереметев подступил к городу и два дня стоял под ним, разоряя его окрестности и заодно запалив витебский посад (и даже, если верить М. Стрыйковскому, приступал к замку). Город был спасен благодаря хитрости («фортелю») его воеводы Ст. Паца, который подбросил русскому воеводе известие о том, что на помощь осажденному Витебску идет сам дворный гетман со своими войском.
Испуганный русский воевода и его воинство бежали от Витебска, а храбрые витебляне преследовали его по пятам, писал дальше польский хронист (оставим это замечание на его совести)884.
Вторая попытка, сведения о которой сохранились в переписке литовских воевод и ротмистров на «фронтире», была более серьезной. 7 октября 1568 г. поручник дрисский Ш. Жабровский сообщал дворному гетману, что литовские «доброхоты» доносили ему «з земли неприятелское», что в Себеже собирается русская рать под началом некоего Никифора, воеводы Опоцкого, «а при нем повет Новогородцкий, а другой Шоломский, окромя иншого люду военьного» (здесь надо полагать, что речь шла о служилых людях Новгородчины, в том числе и Шелонской пятины). Наряд для этого похода, а также порох и ядра для него Никифор должен был взять в Полоцке. В одной команде с Никифором должен был действовать и князь Ю. Токмаков, который пообещал Ивану Грозному вернуть Улу. Увы, этот поход завершился неудачей, но не по причине успешных действий литовских войск, но из-за «Божьего посещения». Как сообщал оставшийся неизвестным информатор Шимона Жабровского, Никифор «с тым людом тогды тягнул до Улы и вернулся от Полоцка недалеко для поветрея»885.
В общем, литовцам сильно повезло, что русские воеводы сразу, по горячим следам, не сумели (по объективным причинам – из-за эпидемии?) организовать военную экспедицию и вернуть Улу до того, как неприятель сумеет там закрепиться. Между прочим, с этим у литовской стороны снова возникли большие, но вполне традиционные трудности. Удержание Улы, ставшей своего рода «чемоданом без ручки», превратилось в серьезную проблему. Оставить то, что от замка осталось после штурма и пожара, было нельзя – мало того, что это место имело стратегическое значение, но трудно было и представить, насколько серьезным ударом по моральному состоянию литовской шляхты стал бы отказ от сохранения Улы за великим литовским князем. В общем, как отмечал А.Н. Янушкевич, восстановление ульских фортификаций на некоторое время стало основной задачей, которую решали литовские власти886. Так, 10 сентября 1568 г. наивысший гетман писал Сангушко: «Што так Ваша Милость, милостивый княже, рачиш писати до мене около потреб вшеляких, до будованья замку, на оном же копцу Ульском, спешного и прудкого поратованья, яко людми, жолнери, посохи для роботы, живности, пенезей потребуючи, около того сезде уставичне без перестаня и ден и ночи не всипаючи, пильность и старане працовитое чиню, яковых мог што наборздей подлуг наболшого преможенья и усилованя тыми таковыми потребами Вашу Милость подпереть и посилить»887.
Правда, по установившемуся «обычаю» работы эти велись снова ни шатко ни валко, что дало возможность литовскому подканцлеру О. Воловичу заявить, что «але иж речи лениво идуть, трудно за так короткий час, яко ся осень вжо близко примкнула, может тот замок стати»888. Еще бы – пустая казна и неповоротливость литовской бюрократии вкупе с ее безынициативностью (преодолеть которую могла бы королевская «наука», но Сигизмунд был больше заинтересован вопросами, связанными с унией, чем удержанием какого-то, пусть и важного, замка на полоцком «фронтире») не позволяли ни Ходкевичу, отчаянно пытавшемуся наскрести по сусекам людей, оружие, провиант и деньги и отправить их Сангушко для скорейшего приведения Улы в боеспособное состояние889, ни тем более самому дворному гетману ускорить работы. Отчаявшись завершить работы в обозримом будущем и опасаясь, что московиты предпримут новую экспедицию с целью вернуть Улу890, дворный гетман предложил королю отправить в Москву гонца якобы для возобновления переговоров о заключении перемирия, а на самом деле «для того, абы потужнейший способ войны за часом быти мог», т. е. выиграть время для доведения работ по восстановлению Улы до конца891.
2. И снова дипломатия и война вперемежку…
Когда князь Р. Сангушко писал Сигизмунду о желательности отправить в Москву гонца для того, чтобы выиграть время, он еще не знал, что такой гонец уже пребывал в пути. Еще 30 июля 1568 г., вскоре после возвращения из Москвы Юрия Быковского, Сигизмунд подготовил свой ответ Ивану Грозному. В королевской грамоте царю написано было, в частности, что гонец из Вильно едет в Москву еще и затем, что «посланьца або гоньца нашого послали к тобе, брату нашому, по опасный лист на послов наших великих, которим бы можно было на покой хрестианьский дело доброе за тем опасъным листом твоим, им будучи от нас до тебе посланным, меж нами становити»892.
Предложение, сделанное Иваном Грозным по боярскому приговору в грамоте893, что доставил Сигизмунду Ю. Быковский, было услышано. Правда, от написания грамоты до отъезда гонца, Улана Букрябы, прошло два с лишком месяца. А.Н. Янушкевич полагал, что причиной столь долгого промедления было или решение Вильно подождать, чем закончится авантюра со взятием Улы, или опасения эпидемии чумы, бушевавшей в уездах и волостях по обе стороны «границы»894. Мы склоняемся ко второй версии – взятие Улы Сангушко его людьми случилось спустя почти полтора месяца после того, как была составлена грамота. И поскольку августовский рейд Сангушко выглядит как типичный акт «малой» пограничной войны, заставший врасплох и русские власти, и власти литовские (а то бы они потом судили-рядили, что делать им с таким свалившимся с неба «подарком»?), то предвидеть за несколько недель успех этого предприятия в Вильно не могли. А вот эпидемия как повод отложить миссию в Москву выглядит вполне правдоподобно.
Так или иначе, но в начале октября У. Букряба двинулся в путь. 11 октября 1568 г. Ф. Кмита писал из Орши смоленскому воеводе боярину С.В. Яковле, что в Оршу прибыл королевский гонец с намерением выехать в Смоленск и далее в Москву и что необходимо встретить его и препроводить дальше. Боярин отписал о том в столицу, и ответ пришел незамедлительно. Воеводе было наказано, чтобы он «к Филону послал на гонца опасную грамоту и против литовского гонца на рубеж пристава отпустил, и подводы и корм гонцу готовы были». «А как литовской гонец на рубеж придет, – говорилось дальше в царской грамоте, – и Семен (Яковля. – В. П.) бы литовского гонца отпустил к Москве без мотчанья»895.
28 октября Букряба был встречен на границе посланным из Смоленска приставом Афанасием Битяговским. 2 ноября смоленский воевода сообщал в Москву, что встреча на границе прошла успешно, пристав же отправил к ним грамоту, которую они пересылают государю. Сведения, которые сообщал Битяговский, весьма любопытны. На основании их A. Н. Янушкевич сделал вывод, что миссия Букрябы носила совершенно секретный характер и предпринята была втайне и от панов рады, и в особенности от поляков, рассчитывавших в обмен на военную помощь против русских получить от литовцев согласие на доступ к властным постам и к землям в Великом княжестве896.
