В условиях, когда Северо-Запад был слабо привязан к собственно Русской земле в логистическом отношениях и экономически ориентировался прежде всего на торговлю с Западом, эта его служебная и экономическая обособленность создавала определенные политические проблемы – вплоть до формирования и развития сепаратистских настроений. Недовольство действиями московских властей, их неспособностью (кажущейся) быстро завершить затянувшуюся войну (а Северо-Запад фактически находился в состоянии войны с 1555 г., являясь прифронтовым регионом со всеми вытекающим отсюда последствиями, а к участию в казанских походах его служилые люди выбором привлекались с начала 40-х гг. XVI столетия) и возросшими военными тяготами непременно должны были породить глухую оппозицию907. И пресловутый новгородский «погром» зимой 1570 г., основанием для которого послужила некая «изменническая грамота»908, якобы посланная новгородцами Сигизмунду и предлагавшая ему взять под свою руку Новгород, вполне мог быть результатом этих оппозиционных настроений, беспощадно подавленных Иваном Грозным.
В общем, к исходу 1560-х гг. обе стороны имели все основания, причем преимущественно внутриполитические, обусловленные обострением политической борьбы и экономическим проблемами909, чтобы уже в который раз сесть за стол переговоров. Приезд 9 ноября 1568 г. в Москву Улана Букрябы, ставший ответом на инициативу со стороны Ивана Грозного, стал подтверждением этого факта.
Незамедлительно по приезде, уже на следующий день, королевский посланец был принят Иваном Грозным. На приеме Иван был поражен речью Букрябы, который поименовал его «царем». Удивленный этим (ведь доселе литовские послы упорно отказывались признавать за Иваном царский титул), Иван приказал расспросить литовца, почему он так поступил, и получил от него ответ, что-де сделано это было по наказу радных панов, которые его отпускали в Москву, – М. Радзивилла Рыжего, Г. и Я- Ходкевичей и О. Воловича910. 12 ноября Букряба был вторично принят царем и получил от него обещание выдать опасную грамоту для великих литовских послов. Спустя шесть дней, 18 ноября, королевский гонец покинул Москву, имея на руках искомую грамоту и рухлядь (знак доброй воли Ивана и его готовности к возобновлению диалога), которая была конфискована у Ю. Быковского и купцов, приехавших с ним в Москву911. Иван также пошел и на удовлетворение другой просьбы Сигизмунда, «рать унять и городов бы и мест не заседати и новых городов ставити не велети», отписав ему, что по его королевской просьбе «мы рать свою воротили (уж не о походе ли Никифора с Опочки и Ю. Токмакова шла речь? – В. Я.) и по всем своим пограничным городом бояром своим и наместником и воеводам и всем воинским людем в твою землю брата нашего войной входити и городов и мест заседати и новых городов ставити не велел» до тех пор, пока будет идти переговорный процесс912. Желание князя Сангушко сбылось – царь пообещал на время обмена послами и переговоров не воевать и не ставить новые замки в спорной зоне, согласившись на время установить де-факто перемирие913, а значит, князь мог попытаться довести все-таки до ума начатое возведение ульских фортификаций.
Тем временем, пока Букряба снаряжался в путь, добирался до Москвы и возвращался обратно (2 декабря 1568 г. он пересек русско-литовскую границу в обратном направлении), Сигизмунд с головой погрузился в подготовку нового сейма, который должен был решить вопрос об унии. Военные проблемы волновали его все меньше и меньше. Так, в ноябре 1568 г., ссылаясь на письмо Ф. Кмиты, Ходкевич начал бить тревогу, рассказывая о том, что в начале 1569 г. московиты собираются из Великих Лук атаковать Витебск914. Король спокойно встретил эту новость и предложил перепроверить эти сведения, а главное – сосредоточиться на подготовке к сейму, после чего можно было заняться и обороной зоны «фронтира»915. Одним словом, на первом месте у короля стояли вопросы, связанные с предстоящим сеймом, а вовсе не война, и это небрежение военными делами с его стороны вызывало у Ходкевича сильное огорчение. «Ведаем, как он (т. е. Сигизмунд. – В. П.) скор на словах на расправу в военных делах, как бойки пером его писари, – с горечью писал гетман Сангушко 19 сентября 1568 г., – как боятся господаря и слушаются его, и не только по его, господаря, просьбе, так что властные его, урядники, старосты и державцы именем его ничего делать не хотят, одним словом, каков поп, таков и приход (в оригинале сказано следующее: «iakie oremus, takie benedicite». – В. Л.)…»916
Чем можно объяснить это олимпийское спокойствие короля? Уж не тем ли, что он знал о том, что Москва готова выслушать его предложение возобновить дипломатические контакты и не собирается активизировать военные действия в зоне «фронтира»? Или же Сигизмунд, зная о внутренних затруднениях Ивана Грозного, о его противостоянии с оппозицией и нарастании враждебности по отношению к Москве со стороны Крыма917, не говоря уже о голоде и эпидемии, поразившей Русское государство, полагал, что его московский «брат» не сможет организовать сколько-нибудь серьезную военную экспедицию по типу Полоцкой? Мы склоняемся к тому, чтобы объединить оба этих предположения. Косвенно эти выкладки подтверждает поведение Москвы в январе 1569 г., когда повторилась ульская история, только с другими участниками и в другом месте. Речь идет о взятии псковского «пригорода» Изборска литовцами 11 января 1569 г.
Что же произошло тогда на Псковщине? О неожиданном падении Изборска нам известно из нескольких источников. Так, например, Иван Грозный с негодованием писал Сигизмунду, что его подданные, «князь Олександр да князь Иван Полубенские, пришедчи некрестьянским обычаем… сослався с нашими изменники, безбожным обычаем в наш пригородок во псковской в Избореск с нашими изменники вьехали и город Избореск… засели». Спустя некоторое время в своем наказе отправленному с грамотами к Сигизмунду Ф.И. Мясоедову Иван указал ему так отвечать на вопрос о том, что же случилось в Изборске. «Государя вашего (т. е. Сигизмунда. – В. П.) люди, – должен был ответствовать посланник, – сослався с изменники, украдом въехали в город, и государь наш послал бояр своих и воевод, и, Божиею милостию, государевы бояре и воеводы город Избореск взяли ко государеве вотчине ко Пскову по старине, как преж того было псковской пригородок; государя вашего люди не умеют имати силою, и они емлют изменою да украдом, а государь наш, надеясь на Бога, да емлет воинским делом (выделено нами. – В. П. Очень примечательная фраза!)…» Псковский летописец указал на точную дату случившегося. По его словам, «Литва взяша Избореск Оманом, впрошалися отпритчиною, генваря в 11 день». Из посольской книги мы узнаем, что «пришли изгоном (как и в случае с Улой. – В. П.) к городу к Изборску из неметцкого города з Володимера (Вольмара. – В. П.) князь Александр да князь Иван Полубенские с литовскими людми, и город Избореск засели, а наместника изборского Офонасья Нащекина з женою и с сыном и городового приказщика и всех изборских посадцких людей з женами и з детми в полон поймали, шли к Изборску, таясь лесными месты, бездорожно». И наконец, немецкий авантюрист Г. Штаден вставил в картину случившегося еще пару деталей. По его сведениям, «губернатор польского короля Сигизмунда в Ливонии Александр Полубенский отправился в путь с 800 поляками, переодетыми в опричных. При нем было, однако, трое русских бояр, бежавших от великого князя: Марк Сарихозин и его брат Анисим, третий звался Тимофей Тетерин и был ранее в Москве у великого князя стрелецким головой». И дальше Штаден сообщал своим читателям, что Полубенский подъехал-де к воротам Изборска и «сказал воротному сторожу: „Открывай, я из опричнины!44 Ворота тотчас же открыли. Так поляки захватили врасплох Изборск, удерживали его не более четырнадцати дней»918.
