Возвращаясь к посланию короля московскому государю, отметим, что, перечислив обиды, нанесенные московскими людьми литовским подданным в Ливонии и выговорив Ивану за его прегрешения, Сигизмунд тем не менее сделал шаг к примирению, заявив, что он отпускает вместе со своими послами взятых Полубенским в Изборске пленников и возвращает их имущество и что ждать их нужно будет уже в августе. Иван же, в свою очередь, должен был вернуть пленников и их «статки», что взяли московские служилые люди в Ливонии в декабре – январе 1568–1569 гг.928 Иван приказал передать литовской стороне половину изборских пленников, а другую придержать в Москве до тех пор, пока король не сыщет всех взятых в Изборске подданных Ивана и не вернет их домой929.
7 августа 1569 г. смоленский воевода князь С. Пронский писал Ивану, что оршанский староста Ф. Кмита прислал грамоту, в которой сообщал – король выслал своего гонца, некоего А. Халецкого, а вслед за ним должны прибыть и великие послы, которых надлежит должным образом встретить. 10 сентября Халецкий приехал в Москву, а 12-го он были принят Иваном Грозным. В своей речи, обращенной к московскому государю, Халецкий от имени своего господаря предложил Ивану Грозному взятых в Полоцке и в иных поветах литовских пленников всех чинов обменять или отпустить под выкуп и передал царю королевское послание. В этом послании, помимо всего прочего, Сигизмунд сообщал Ивану, что «иж помочью Божиею и з позволеньем нашим государьским панства наши Великое Княжство Литовское с Коруной Полскою в одинацство и розную милость братцкую… соединачились», почему он и посылает в Москву своих великих послов, от Коруны пана Яна Скротошина, воеводу иновроцлавского, а от Литвы – пана Юрия Тышкевича, воеводу берестейского930.
26 сентября 1569 г. А. Халецкий с опасной грамотой для великих послов выехал из Москвы и направился в Оршу, а оттуда – в новое государство, возникшее в результате Люблинской унии, к которой так стремился король, в Речь Посполитую. Сигизмунд не зря приложил столько усилий и не зря манкировал своими обязанностями как военного предводителя. Умело играя на противоречиях в интересах шляхты и магнатерии Великого княжества Литовского, измышляя одну интригу за другой, он довел начатое дело до конца. Люблинский сейм, открывшийся в начале 1569 г., после долгих и ожесточенных споров литовской и польской делегаций, достиг своей кульминации 1 июля того же года, когда был подписан соответствующий акт. «Так закончилось самостоятельное существование Литовско-Русского государства и произошло „втеление“ его в корону Польскую», – подвел М.К. Любавский итог случившегося, «давнишние вожделения поляков получили наконец полное удовлетворение благодаря Ливонской войне, поставившей великое княжество почти в безвыходное положение (выделено нами. – В. П.), и благодаря литовско-русской шляхте, искавшей в унии с Польшей облегчения своего бремени и усиления своего политического значения», ибо она «чувствовала себя слабою перед своими магнатами, которые не только наполняли господарскую раду, но и сейм в лице княжат, панят, урядников земских и дворных»931.
Однако за всеми этими политическими перипетиями мы совсем упустили саму войну и окружавшие ее обстоятельства. А они, эти обстоятельства, к концу 60-х гг. для Москвы (впрочем, и для Вильно тоже, но в меньшей степени) складывались все менее и менее благоприятным образом. «Окно возможностей», приоткрывшееся в начале 60-х гг., спустя несколько лет фактически захлопнулось. Эрик XIV, с которым Ивану Грозному как будто удалось найти общий язык, был свергнут в результате дворцового переворота, и власть перешла к его брату Юхану, от которого ожидать благожелательного настроя по отношению к Москве не стоило уже хотя бы потому, что Иван договорился было с Эриком о том, что жена Юхана Екатерина Ягеллонка (к ней в свое время сватался русский царь) будет передана ему. К тому же Северная война между Швецией, с одной стороны, и Данией в союзе с Любеком близилась к концу и стоило ожидать оживления шведов в Ливонии, Карелии и на Крайнем Севере.
Однако это было не самое опасное. Намного более серьезная угроза обозначилась к исходу 1560-х гг. с юга. Отношения Москвы и Крыма миновали давно уже точку замерзания, и «холодная» война де-факто переросла в «горячую». Возросшая крымская активность в Поле в 1568 г. обозначила эту перемену более чем ясно932, а в 1569 г. в Москву стали стекаться сведения о том, что готовится совместная крымско-турецкая экспедиция на Астрахань. К исходу весны военные приготовления османов были завершены, и поход начался. 2 сентября 1569 г. турки подступили к Астрахани, однако взять город не смогли и 26 сентября были вынуждены начать отступление, в ходе которого понесли большие потери933. И хотя в Москве приняли решение не ввязываться в прямое противостояние с османами, оборона южной границы должна была быть усилена. Само собой, при далеко не безграничных ресурсах Русского государства отбиваться от татар и турок, одновременно наступая еще и на литовском «фронте», было невозможно. Добавим к этому еще нарастающую политическую нестабильность в самом Русском государстве и крайне неблагоприятное состояние экономики, переживавшей глубокий кризис не только из-за войны, но и из-за голода и мора. В одном из рукописных сборников XVII в. под 7077 (1568/69) г. отмечалось, что «того ж году недород был великой хлебного плоду: рожь обратилась травою мялицею, и бысть глад велий по всей вселенной». Голод и вызванный им мор в последующие два года затронул не только Русское государство, но поразили равно Польшу и Великое княжество Литовское934.
В общем, ситуация складывалась неблагоприятная для активизации военных действий на литовском направлении. И тот факт, отмеченный неизвестным литовским книжником, что «москаль сидел тихо от того часу»935, объясняется в первую очередь не столько успехами литовских войск, сколько истощением сил Русского государства и невозможностью с его стороны продолжать активные действия на линии соприкосновения. Объективные обстоятельства диктовали Москве необходимость и далее придерживаться оборонительной стратегии на литовском направлении. Этим и объясняется то обстоятельство, что изборский казус не стал причиной нового витка обострения отношений между Москвой и Вильно и не привел к активизации боевых действий на Полочанщине и вдоль всей линии соприкосновения Москвы и Вильно от Северщины до Ливонии936. Трезво оценив ситуацию, Иван Грозный и его бояре решили спустить все, как говорится, на тормозах, и за эмоциями, отразившимися в переписке двух монархов, не последовало ничего более серьезного. И витебский воевода Ст. Пац имел все основания написать Р. Сангушко 15 октября 1569 г., что у него «новин на тот час з загранича от неприятеля никаких нет, о которых бы мел до Вашей Милости писат», поскольку «з ласки Божей от неприятеля в покою мешкаем»937.
Нет, конечно, полного покоя на границе не было. Обе стороны, пусть и с меньшей интенсивностью, продолжали вести войну крепостей. Московские воеводы, отказавшись от продвижения вглубь литовской территории посредством возведения своих замков, обратили внимание на укрепление и освоение уже контролируемой территории. Вероятно, во второй половине 1567 г. к северо-востоку от Полоцка, в верхнем течении р. Полота был воздвигнут замок Ситно. На наш взгляд, упоминаемый М. Стрыйковский погром, учиненный отряду московитов витебскими казаками С. Бирули в 1567 г., связан как раз именно с постройкой этого замка – казаки Бирули перехватили русский обоз, доставлявший в эту новую крепость наряд.
