За Ситно последовала еще пара замков, важных в стратегическом отношении и прикрывавших московские коммуникации. Первым из них стал Кречет, возведенный в конце 1569 г. «на копейской дороге на озере Тубловине Кугоне». При этом, как выяснилось позднее, в ходе переговоров о заключении перемирия, на этом месте первоначально литовцы планировали поставить свой замок и начали строительство, но нисколько в этом не преуспели. «Пришли было государя вашего люди, – заявили на переговорах московские бояре, – писарь Жук с товарищи, хотели на том месте город ставити королю и лес пасли», однако «государя нашего воеводы на том месте литовским людем города ставить не дали, и поставили государя нашего люди»938.
Важность Кречета была тем важнее, что он был поставлен в тылу все еще удерживаемого русскими замка Копье (он же Суша) и контролировал часть той самой «копейской дороги», связывавшей Копье с Полоцком. Литовцы также не остались в стороне. Взяв Улу, они вышли в тыл Копью и угрожали его сообщениям с Полоцком. Возведением Кречета московские воеводы частично парировали эту угрозу, однако литовцы сделали в конце осени 1569 г. следующий шаг в этой партии и поставили на озере Тетча на полпути из Полоцка в Копье свой замок – Лебедь (или Лебедок)939.
Новый литовский замок оказался в тылу равно как и у Копья, так и Кречета и снова стал угрожать сообщению между двумя этими выдвинутым далеко на юг русскими крепостями и Полоцком940. Естественно, что полоцкие воеводы не оставили этого без внимания, и в начале 1570 г. чуть ли не напротив Лебедя на озере Плюсна был поставлен русский замок – Красный941. В росписи воевод на годованье, датированной 7079 (т. е. 1570/71) г., упомянуты воеводы, посланные в Туровлю (князь Ю.И. Лобанов-Ростовский), Красный (Г. Колычев и А. Чеглоков), Копье (князь М. Лыков и В.А. Квашнин), Сокол (князь И.Д. Щепин), Козьян (Л. Хрипунов) и Ситно (С. Колычов), не считая «старых» крепостей – таких как Невель, Себеж, Озерища и Усвят942.
С возведением этих крепостей Полоцк и выдвинутую далеко на юг Сушу связала единая цепь городов, защищавших весь 50-верстный путь от Полоцка к Копью («а копейскою дорогою от Полоцка до Туровли 20 верст, а от Туровли до Плюсна города 15 верст, а от Плюсна до Копья 15 же верст», т. е. в среднем примерно полдня или несколько больше пути)943. 4 июля 1570 г. полоцкий воевода князь А.И. Ногтев-Оболенский (упоминавшийся нами прежде) писал Ивану Грозному, что «вышли на государево имя в новой город на Плюсне из литовского городка из Лебедка Иванко Глазунов с товарищи сам-четверт и сказали, что литовские люди хотя занята под город место меж Полотцка и нового города Плюсна на озере на Гомне». Всполошившиеся воеводы отправили на то место Плетня Чихачова и Ивана Лыкова с детьми боярскими и со стрельцами. «И то место занели под город и укрепили под город, а от Полоцка то место 20 верст». Однако Иван решил не нарушать своего слова не строить укрепления, пока идут переговоры, и приказал ту крепость разорить и оставить занятое было место944.
Последняя русская крепость на Полочанщине, Нещерда, была поставлена во все том же 7079 (1570/71) г., о чем сохранилась запись в разрядной книге: «Тово же году на Несщедре город ставили боярин Микита Романовичь Юрьев да воевода Федор Васильевич Шереметев»945. Собственно говоря, это были последние залпы войны. По большому счету, как уже было отмечено выше, после изборского казуса каких-либо серьезных столкновений на Полочанщине уже не происходило. Нет, конечно, «малая» война с обеих сторон продолжалась, о чем свидетельствуют пресловутые «обидные списки» и оговорки в переписке литовских воевод и местных warlord’oB с воеводами московскими. Однако обе стороны, предельно утомленные и самой войной, и обрушившимися на них бедствиями, уже не стремились возобновить полномасштабные боевые действия и постепенно свернули военную активность в зоне конфликта. Пушки умолкли, заскрипели перья дипломатов.
3. Войне конец: заключение перемирия…
Иван Халецкий доставил Сигизмунду опасную грамоту, выданную Иваном, осенью 1569 г. К этому времени все необходимое для отправки великого королевского посольства в Москву было уже готово. Еще 1 августа 1569 г. (т. е. еще до возвращения Халецкого!) Сигизмунд подписал соответствующую «грамоту верющую»946, однако с отправкой посольства он не торопился. Почему? А.Л. Хорошкевич полагала, что, возможно, это было вызвано стремлением Сигизмунда дождаться более или менее точных сведений относительно исхода астраханского похода османов и крымцев947. Однако такое объяснение представляется маловероятным – то, что поход провалился и не привел ни к каким результатам (для османов), стало ясно уже к концу осени, а посольство тронулось в путь позднее. Более правдоподобным кажется иное объяснение: задержка с отправкой великих послов была обусловлена, скорее всего, трудностями пути в Москву по разоренной и опустошенной многолетней войной земле. К тому же не стоит забывать и про поветрие, которое продолжало бушевать и в Великом княжестве, и в Русском государстве. Наконец, в августе еще продолжал работать Люблинский сейм, доводя до конца начатое еще в начале года дело, – 3 августа был составлен соответствующий акт, согласно которому «Ифлянская земля» присоединялась к Речи Посполитой, а 11 августа в ответ на попытку литовцев вернуть отписанные ранее Польше Волынь, Подляшье и Киевщину в конституцию сейма был внесен дополнительный акт, подтверждавший передачу этих земель Короне948.
Так или иначе, но весть о том, что великое литовское посольство прибывает в Оршу, достигло Смоленска только 10 января 1570 г. Прошло еще две недели, и в Смоленске же было получено письмо от Филона Кмиты о том, что великие послы приехали в Оршу и готовы двинуться дальше. 30 января к смоленским воеводам было доставлено новое письмо оршанского старосты, которым он извещал их о времени прибытия послов на границы и сообщал подробный перечень-реестр посольской свиты. Посольство действительно было великим не только по названию. С главою его Яном Скротошиным было его свиты 242 человека и 295 коней, с минским каштеляном Миколаем Талвошем ехала свита, состоявшая из 257 человек всякого звания и еще 300 коней. Свою свиту имели и другие великие послы, так что общая численность всего посольства составляла 718 человек и 900 коней, которых всех надо было накормить-напоить, предоставить кров и т. д.949 Одним словом, принимать великое посольство было весьма дорогостоящим и накладным для казны и земли, с которой сбирались и деньги, и провиант с фуражом для послов и их свиты, делом.
Хлопотным было дело встречи столь большого посольства еще и потому, что при таком значительном числе сопровождавших послов лиц трудно было обеспечить порядок во время шествия их от литовско-русского рубежа к столице. В наказ приставам, которые встречали и сопровождали послов, не случайно были включены следующие слова: «Да и того им (приставам. – В. П.) беречи, чтоб литовские люди корму никакова ни у кого силно не имали и обиды от них крестьяном нигде никаковы не было», если же таковые обиды все же случатся, то приставам надлежало «послом о том говорити, чтоб людей своих велели унимати, в том бы себе нечти не чинили»950. Естественно, памятуя о том, что посол не только выполнял свои дипломатические функции, но был также и разведчиком-«шпегком» в неприятельском стане, в наказе приставам упоминалось также и об их обязанности всеми силами стремиться к тому, чтобы надежно изолировать послов и их людей от возможного общения с местными жителями951.
