2 февраля 1570 г. послы, встреченные русскими приставами, миновали границу и, на что было обращено внимание в посольской книге, пошли ко Смоленску не торной дорогой, не трактом, а проселком, в объезд. Из контекста этого сообщения следует, что на этот маршрут послы встали сами, без давления со стороны приставов. Почему? И снова закрадывается мысль, что причиной такого поворота была эпидемия, то самое лихое поветрие, которого не без оснований опасались на тракте великие литовские послы. Или же причина была в другом? 5 февраля Ян Скротошин со товарищи прибыл в Смоленск.
Тем временем, пока послы медленно, не торопясь, всячески демонстрируя свое величие, двигались к Москве, в Смоленск 5 февраля приехал Вислой Булгаков, челядинец князя П.И. Шуйского, который ездил в Литву договариваться об условиях вывоза тела князя в Москву. Булгаков сообщил новости о последних событиях в Литве. По его словам, суть унии-«еднанья» двух государств заключалась в том, чтобы «им (литовцам и полякам. – В. П.) стояти ото всех украин заодно: Ляхом Литве пособляти, а Ляхом Литве пособляти без пенезей (т. е. если раньше помощь Литве в войну против Москвы рассматривалась польскими радными панами как дело сугубо добровольное, и посылаемые в Литву польские конные и пешие роты были наемными, служившими великому князю литовскому при условии регулярных денежных и иных выплат, то теперь ситуация менялась. – В. П.)…». Другой важной новостью, что привез с собой Булгаков, была та, которая гласила: «Собранья… литовским людем нет нигде, опричь тех людей, которые ротмистры по украинным городом»952. Эта новость вкупе с другой, о том, что послы-де едут «мир взяти по своей воле», говорила о том, что о войне в ближайшем будущем можно не беспокоиться – противник к ней не готов и признаков того, что он предпринимает меры к активизации боевых действий в ближайшем будущем, нет.
3 марта 1570 г. литовское великое посольство наконец-то прибыло в Москву и было размещено на литовском посольском дворе. Сопровождавшие посольство литовские купцы и их люди общим числом 643 человека были размещены во дворах за пределами литовского посольского двора, дворы эти были огорожены от внешнего мира «городьбою»953.
Стоит заметить, что встречавшим послов на въезде в столицу приставам П. Волынскому, А. Клобукову и все тому же С. Иванову был дан новый царский наказ относительно порядка встречи и сопровождения послов. Очень многое в ходе переговоров определялось тем, какой информацией о положении Русского государства и его взаимоотношениях с сопредельными державами, не говоря уже о внутреннем состоянии страны, владели послы. Отсюда и строжайшее требование к приставам – послы должны были быть изолированы от внешнего мира и поддерживать связь с ним только через них. Само собой, воспрещалось пускать на двор полоцких пленников, каковы бы они ни были – что сами полочане, что их «жоны, девки или робятки»954. Потчевать же информацией и создавать у послов соответствующее видение мира должны были сами приставы. При этом приставы должны были быть немногословны, не нужно им «речей плодить», ибо они «люди не думные», а раз так, то откуда им про государевы дела знать?955
Одним словом, наказ приставам содержал подробнейшие инструкции о режиме содержания литовских послов и их людей в Москве, и режим этот был довольно суровым, по существу, режимом полной изоляции. Единственным же светом в окошке в промежутках между аудиенциями у московского государя и заседаниями за столом переговоров для послов должны были стать сами приставы. Впрочем, столь жесткое отношение к послам связано было не только со стремлением московских властей ослабить их, литовских переговорщиков, позиции во время обсуждения условий замирения, но и их поведением по дороге в Москву да и в самой столице. В посольской книге сохранились любопытные подробности на этот счет, рисующие поведение королевских послов в весьма непрезентабельном виде956. Создается четкое впечатление, что в Москву приехали представители державы-победительницы диктовать свои условия проигравшему неприятелю и которым требования принимающей стороны были не указ.
Нервозная обстановка во время приема послов ничего хорошего не предвещала, тем более что послам были даны такие инструкции со стороны короля, которые, по существу, соответствовали тем, что получил в свое время от царя Ф. Колычев. «Проект перемирия с польско-литовской стороны мало чем отличался от проекта 1566 г.», – писал по этому поводу А.Н. Янушкевич. «Как и раньше, – продолжал он, – ВКЛ было готов признать status quo в Ливонии и провести разграничение Полоцкой земли без передачи московитам ее левобережной части»957. Иван Грозный и его бояре, видимо, догадывались о таких условиях, почему в очередной раз был поднят вопрос о создании вассального ливонского «королевства», «королем» которого должен был стать младший брат датского короля принц Магнус958. Создание такого находящегося под русским протекторатом квазигосударства позволяло обойти условия замирения, предлагаемые со стороны Сигизмунда и его советников, и, более того, рассчитывать на расширение сферы влияния в Ливонии в будущем.
Собственно переговоры в Москве с послами начались после долгой паузы. Еще 15 февраля 1570 г. Иван Грозный наказывал Семейке Иванову заявить послам, что их ждали на Крещение, а они не явились, потому государь отправился «в свою отчину в Великий Новгород и во Псков для земских росправ», и как только он вернется в столицу, так сразу послов и примет. Однако прошел месяц, другой, а прием посольства все откладывался и откладывался. 18 марта Иван, прибывший в Александровскую слободу, велел сообщить послам, что он «был в своих вотчинах в Великом Новгороде и по Пскове для своих земских росправ, и там места далние, и дорога была государю трудна», почему царь и великий князь «для своего покою поехал на свое село в слободу опочинути», а вот после Пасхи можно будет поговорить и о деле959.
Само собой, затянувшееся ожидание не придавало смирения ни заносчивым польским шляхтичам, ни охранявшим им не менее гордым московским детям боярским, в результате чего список конфликтов между ними продолжал множиться. Наконец, 4 мая 1570 г. Иван въехал в столицу и во главе своей свиты прошествовал в свой опричный дворец мимо литовского посольского подворья, за чем могли наблюдать из-за тына и решеток и послы, и их люди. Но прошло еще несколько дней, пока, наконец, в воскресенье 7 мая 1570 г. Иван принял у себя великих послов. Переговоры начались.
О том, как проходили эти переговоры, сказано было прежде много и не раз960, поэтому мы не будем останавливаться подробно на бурных перипетиях обсуждения условий прекращения войны. Отметим лишь, что проходили они в ставшей традицией атмосфере упорного торга с обеих сторон. «Переговоры пошли по привычному, давно проторенному пути», – писала по этому поводу А.И. Хорошкевич и, продолжая, отмечала, что «они (т. е. переговоры. – В. П.) открылись непомерными требованиями с обеих сторон»961. Как гласит «Выписка из посольских книг», «послы просили Новагорода, Пскова, Смоленска, Дорогобужа, Вязьмы, Торопца, Лук, Мосалска, Мценска, и всех Сиверских городов, Полотцка, Озерища, Усвята со всеми поветы». С московской стороны переговорщики в ответ запросили «Киева и русских городов, которые к Киеву и Волынской земле, и Береста, и Каменца Берестейского, и всех городов, которые по Днепру х Киеву: Витепска, Могилева, Шилова, Мстиславля, Канева, Черкасского, Кричева, Чичерска, Пропойска»962. И дальше в рамках ставшего уже «стандартным» сценария стороны мало-помалу, делая одну уступку за другой, приступили к выработке некоего соглашения, которое устроило бы всех. Правда, согласование позиций и интересов сторон оказалось, как и прежде, чрезвычайно трудным делом – характерная фраза в «Выписке» гласила, что переговорщики с обеих сторон «говорили спорных речей много, а на дело никоторое не сошли»963.
