— Нет, нет, мы в это не верим! — выкрикнул мужчина.
Они закрыли мать, словно верная стража. Но я видел ее страдания. Салли не отказалась. Ее взгляд был полон немой мольбы, и на меня нахлынула огромная печаль.
— Я спрашиваю ее, — спокойно сказал я, пытаясь избежать столкновений. Мы все посмотрели на Салли. Она молчала.
— Она в это не верит, — повторил сын. Он словно вбивал в нее эти слова.
— Она не верит, — эхом присоединилась к беседе дочь, отстраняя меня.
Салли просто молчала. Она ни на что не решалась, казалась невыносимо печальной и явно желала обрести надежду, которую почувствовала в моем предложении. В кабинете воцарилась гнетущая тишина. На мгновение я подумал, не попросить ли детей Салли выйти, — но это стало бы слишком грубым.
Наконец стало слишком поздно что-либо делать или говорить.
— Хорошо, прошу к администратору, — сказал я. Старушка так ничего и не сказала. Дети помогли ей встать и собрать вещи. Я проводил их в молчании, но мое сердце словно сковал лед. Она убедила детей в том, что Бога нет. Теперь, когда настали ее последние дни, они пришли вместе с ней: вернуть долг и убедиться, что она не предаст семейную веру, гласившую, что ей не поможет ничто, кроме нашей науки.
* * *
Однажды именно после молитвы больной осознал, насколько серьезная ему предстоит операция, — даже несмотря на то, что молился я вовсе не с этой целью.
Дэниел, англичанин, разменявший шестой десяток, носил густые усы с завитыми кисточками и был весельчак и балагур: что ни реплика, то шутка. Казалось, он не воспринимал серьезно ни свою болезнь, ни свое лечение, ни саму свою жизнь. Кроме того, он был заядлый курильщик. На каждой нашей встрече с ним была Нелли, его жена. В браке они были давно, и казалось, они очень близки и глубоко любят друг друга.
У Дэниела была аневризма на конце базилярной артерии — одна из самых сложных. Она напоминала колокольчик с широкой шейкой. Базилярная артерия проходит перед стволом мозга и расходится буквой «Т». Аневризма на ее верхушке формируется, когда стенка сосуда слаба, — тогда кровь, доходя до верхнего перекрестка этой «Т», не просто расходится в стороны, а еще и продавливает верхнюю стенку, и на той вырастает пузырь.
Чтобы расправиться с аневризмой, проникнув к мозгу по сосудам, мы заполняем ее мягкими платиновыми катушками, — словно яму асфальтом. Катушки закупоривают ее и не дают расти. Они вводятся прямо в катетер и потом, когда войдут в сосуд, принимают форму сферы. Размеры этих хитроумных маленьких приспособлений варьируются от полутора миллиметров до дюйма. Аневризму-шар, с тонкой шейкой и широкой нижней частью, закупорить ими проще простого: шейка может удержать катушки внутри. А вот если у вас аневризма-колокол с широкой шейкой, катушки рискуют вывалиться, закупорить сосуд и прервать приток крови к мозгу.
Вот такая и была у Дэниела. И что тут применить? Стент? Да, наверное. И не только. Прежде чем вводить катушки, я должен воссоздать стенку сосуда. Значит, нужны еще инструменты. Но чем их больше, тем выше риск!
Я объяснил все это супругам. Дэниел просто отмахнулся. Ну ладно. Кто знает, может, он так со страхом справляется. Форма согласия на операцию повторяла все мои слова и ясно описывала все возможные исходы, включая смерть. Это была очень рискованная операция. Вероятность инсульта, паралича или даже гибели намного превышала обычную. Дэниел подписал форму не глядя и, казалось, выкинул из головы все мысли о риске.
Пока он лежал на каталке и ждал операции, я, как обычно, спросил, могу ли за него помолиться. Его неизменная улыбка вдруг исчезла, а Нелли с тревогой взглянула на меня. Казалось, они спрашивали себя: «Мы не ослышались? Мы в больнице? Нейрохирург спросил нас о молитве?»
— Хорошо, — ответил Дэниел, когда пауза стала неловкой. Я произнес краткую молитву. Когда я открыл глаза, то мог с уверенностью сказать: супруги, как и многие другие до них, глаз не закрывали. Дэниел выглядел как затравленный заяц. Его настроение полностью изменилось: он побледнел и затих. Даже неизменные прибаутки, и те не звучали. С чего бы?
— Нелли, встретимся в приемной после операции, — сказал я.
Операция оказалась невероятно сложной. Аневризма, как и ожидалось, находилась в мозге, на «Т»-образном перекрестке, там, где сосуд расходится в противоположные стороны. Такие там обычно и бывают — только вот тут все было «необычно».
Даже довести катетер до «Т»-образного перекрестка было трудно. Годы курения просто изничтожили сосуды. Позвоночная артерия, по которой я пытался пройти к мозгу, завивалась петлей и сужалась внутри. Сосуды ослабли. А еще в них была груда бляшек. Одно только продвижение по ним заняло два часа.
Даже у здорового человека с широким просветом артерий и вен пройти в больную область мозга сложнее, нежели, скажем, в сердце или в другие органы. Просто там, где артерии входят в головной мозг, приходится обходить резкие углы. Сонная или позвоночная артерии, берущие начало в груди, проходят сквозь шею и переходят в сосуды мозга, образуя множество изгибов толщиной с волосок. Сосуды извиваются, выпрямить их не позволяют кости, а потому те инструменты, что применяются в хирургии сердца, для нас, нейрохирургов, бесполезны. Наши стенты, проволоки и катетеры намного мягче и гибче. Двигаться по нашим территориям нужно осторожно и деликатно, и это очень сложно, независимо от того, насколько здоров пациент. А с Дэниелом было намного сложнее.
В позвоночную артерию, забитую бляшками, я не мог даже ввести катетер. Ее просвет был намного меньше нормального. Изнутри ее усеивали твердые мелкие шишечки. Стенки напоминали гравийную дорогу. Плохо. Очень плохо. Без катетера мы как слепые. Обычно через него я ввожу контраст прямо в артерию, и операционная бригада может делать рентген, — снимки потом проматываются как фильм, и мы понимаем, где аневризма и где инструменты. Теперь, когда подвести катетер ко входу в позвоночную артерию не получалось — она проходила в нескольких сантиметрах от сердца, — контраст пришлось разбавлять, и на добротные снимки надеяться не приходилось. И если бы только это! Так еще и сосуды сдвинулись! Правильно, так и бывает, если в них все время что-то пихать! Аневризма уже находилась в ином месте, и новый снимок был жизненно важен. А особо бесило то, что я не мог довести контраст до нужного места.
У нас две позвоночные артерии. По ним кровь поступает в верхний отдел позвоночника и в ствол мозга. Теперь, когда одну перекрывал катетер, эстафету приняла другая, но она была очень маленькой. Сколько она продержится? Сколько у меня минут? Я не знал. Я понимал только одно: чем скорее мы вытащим катетер, тем скорее к стволу мозга поступит полный приток обогащенной кислородом крови. Операция тянулась гораздо дольше, чем мы предполагали. Я думал продвинуться быстро, но больные сосуды на каждом шагу вызывали задержки.
А теперь и наша «дорожная карта» вдруг резко устарела. Я шел по артериям вслепую — на чувствах, опыте и воображении, позволявшем «видеть» форму сосуда. Я хотел воссоздать шейку аневризмы стентами, — тогда бы я сумел закупорить катушками слабую часть сосудистой стенки. Маленькие и очень мягкие катушки заполняют пустоту и преграждают крови путь, словно плотина. Они похожи на спираль и чаще всего сливаются в шарик, вокруг которого в конце концов затвердевает костная ткань. Так врачи и латают слабые сосуды.
