Как правило, перед тем, как ставить стент, нужно проверить, где находится аневризма. Но мы не могли: у нас не было приличного снимка. А если я поставлю стент неверно, есть риск, что катушки выскользнут из аневризмы, заблокируют сам сосуд, и все — обширный инсульт.
Я поставил стент поперек шейки аневризмы, ввел несколько катушек — мне казалось, этого хватит — и стал ждать. Жизненные показатели Дэниела оставались в норме. Мы провели финальную ангиограмму, чтобы увидеть, заделана ли аневризма и все ли сосуды в голове наполнены кровью. Позвоночная артерия в области шеи выглядела слегка шероховатой, как будто операция чуть повредила стенки. Обычно такой ущерб устраняют препараты, разжижающие кровь. Дэниел их и так принимал. Впрочем, его сосуды изначально были столь плохи и так много выдержали за время операции, что ущерб в таких обстоятельствах казался совершенно нормальным. Ангиограмма показала, что все заметные сосуды мозга снабжаются хорошо. Больше мы уже ничего не могли сделать. Я вывел проволоку и катетер и клипировал прокол в бедренной артерии.
Мы все тяжело вздохнули. Операция наконец-то завершилась. Но все закончится лишь тогда, когда больной проснется и мы убедимся, что он может говорить и шевелить пальцами рук и ног. Только тогда мы понимаем, как все прошло, и если все хорошо, можем расслабиться. Мы еще очень многого не знаем о мозге. Даже если ангиограмма и снимки выглядят хорошо, это еще не гарантирует того, что больной очнется без неврологических нарушений. И пока этого не случится, мы цепенеем.
Я отошел выпить воды, потом стал просматривать ангиограммы и заполнять историю, все время ожидая, когда Дэниел очнется от анестезии. Чаще всего больные приходят в себя минут за пятнадцать.
Толстяки могут пролежать дольше: препараты откладываются в жире и выводятся медленнее. Но это был не тот случай. В какой-то момент анестезиолог сказал, что уже время. Но Дэниел так и не проснулся. Неужели во время операции случилось что-то, о чем я не знал? Инсульт? Нет, слава богу, нет. На томограмме все было в порядке.
Можно вздохнуть спокойно лишь тогда, когда больной проснется и мы убедимся, что он может говорить и шевелить пальцами рук и ног.
Дэниел открыл глаза через полтора часа. Еще чуть позже — больные, как правило, к такому времени уже весело болтают, — он едва мог говорить. Слова были невнятными, руки и ноги с одной стороны не шевелились. Эмболический инсульт? Мы сделали МРТ, и да, инсульт был. Небольшой.
Вот только в стволе мозга.
Есть два вида инсультов. Эмболический, он же ишемический — когда бляшка или тромб, оторвавшись от стенки, застревает в артерии и перекрывает приток крови, лишая клетки мозга жизненно важного кислорода. Геморрагический — кровоизлияние — когда разрывается сосуд или аневризма и кровь проникает в мозг. Мы пытались предотвратить второй, закупорив аневризму Дэниела. А случился первый.
Ствол мозга играет важнейшую роль по отношению к другим областям. Значение этого маленького участка поистине огромно. В нем, словно воронка, сходятся нервы, принимающие команды и информацию от коры, и проходят дальше, к спинному мозгу. Ствол отвечает за сознание, за непроизвольные и критически важные функции вроде дыхания и еще много за что. Люди могут жить без лобных долей — но не без ствола мозга. Маленький инсульт, который может пройти незамеченным в переднем мозге, при поражении ствола способен вызвать гемипарез — паралич половины тела, — а то и что похуже.
Я был почти уверен: холестериновая бляшка оторвалась от позвоночной артерии Дэниела и застряла в маленькой артерии, питающей ствол мозга. Слишком маленькая, чтобы разглядеть ее на ангиограмме — но достаточно большая, чтобы вызвать инсульт, — бляшка отсекла кровь от этой маленькой части ствола мозга. За несколько часов стало ясно: Дэниел уже не был прежним, и его прогноз стал неопределенным. Ему могло стать хуже. Могло стать лучше. Он мог остаться паралитиком. Мог онеметь до конца дней. Перед операцией ему давали антикоагулянты — и продолжили давать теперь, поскольку они остались единственным лекарством, приемлемым при его инсульте. Я уже ничего не мог для него сделать — ни как врач, ни как нейрохирург.
Когда мы наконец-то смогли предположить, что случилось, я отправился к Нелли и проводил ее из приемной в коридор.
— Мы вылечили аневризму, — сказал я. — Но во время операции Дэниел перенес инсульт. Процедура была очень сложной из-за его больных сосудов. Хотел бы я сказать вам, каким будет исход, но не могу. Пока еще ничего не ясно. Многие из тех, кто перенес инсульт, восстанавливаются, и мы делаем для вашего мужа все что можем.
Нелли кивнула, а потом выжидательно посмотрела на меня.
— Вы знали про его инсульт?
— Простите? — Я решил, что ослышался.
— Вы знали про инсульт? Потому и молились?
Этот вопрос слегка выбил меня из колеи.
— Нет, — ответил я. — Не знал. Я просто всегда молюсь перед операцией, если больные согласны.
— Просто он очень испугался, когда вы молились, — сказала она. — Он не думал, что все так серьезно.
Вот как? Потому он и был так тих и мрачен!
— Это была очень рискованная операция, и я думал, что объяснил это в полной мере, — сказал я. — Но нет, я не знал, что с ним случится удар. Я прошу о молитве каждого, кому предстоит операция.
Казалось, инсульт расстроил Нелли, но она была довольна тем, что изначально я о нем ничего не знал. Я проводил ее в коридор. Дэниел восстанавливался медленно, но со временем к нему вернулись почти все утраченные способности. Через полгода они пришли ко мне на осмотр. Понятия не имею, как повлиял на них пережитый опыт — и повлиял ли вообще. Естественно, я надеюсь, что Дэниел выздоровел не только телом, но что все происшедшее подтолкнуло их обоих к пересмотру их духовных убеждений. Это остается между ними и Богом.
* * *
Часто молитве противятся родственники. Однажды таким оказался дедушка одной гениальной девочки. Тина училась по программе для одаренных детей, играла на саксофоне и преуспела в словесности и истории. Как-то, играя на саксофоне, она вдруг поняла, что не может дышать через правую ноздрю. Противоотечные препараты не помогали, и семья привела ее на осмотр. Сканирование показало большую сосудистую опухоль напротив сонной артерии. Та заняла правую половину лица, и из-за нее у девочки даже опухла щека.
Тину привели родители, Тэмми и Ричард, и дедушка, доктор Уиллард, который, как я вскоре узнал, был семейным врачом на пенсии. Он был связан с Гарвардом и хотел, чтобы девочку отправили на лечение в Бостон, к его знакомым в один из академических госпиталей. Я сказал, что прекрасно справлюсь с операцией, но он, конечно же, волен обратиться и к другим специалистам. При таких рисках уверенность семьи в хирурге, кто бы то ни был, очень важна.
Часто молитве противятся родственники пациентов.
Я рекомендовал эмболизацию — закупорку сосуда особым «клеем», введенным через артерию, с целью блокировать приток крови в опухоли. Она в данном случае была довольно опасна: опухоль снабжалась кровью не только через сонную артерию, но и через несколько других, в том числе и через глазную. При попадании в эти артерии «клей» мог бы вызвать слепоту или инсульт. Кроме того, операция предстояла долгая, — а чем дольше она идет, тем больше радиации получает больной. Вторая операция, которую предстояло проводить блистательной команде наших черепных хирургов, заключалась в том, чтобы сделать надрезы под глазом Тины и со стороны носа, открыть лицевую область и удалить опухоль, которая вторглась в височную долю мозга.
