Главная цель при эндоваскулярной нейрохирургии — верно выставить катетер в сонной артерии на шее. Это «база». Отсюда я проникаю в мозг — или в лицо, как сейчас — при помощи еще более тонкой трубочки, микрокатетера. Эндоваскулярная хирургия похожа на хирургию в виртуальной реальности. Область операции попадает под поток рентгеновских лучей, и под ним проявляются все проволоки, шарики и стенты с металлическими маркерами.
Рентген и контраст, без которых не увидеть сосуды — дорогая цена. Не только в финансовом, но и в физическом плане. Контраст вреден для почек, и использовать его нужно редко. Особенно на ребенке.
Каждый раз, когда я нажимаю на педаль аппарата, чтобы заглянуть внутрь тела, больной получает дозу радиации. Я тоже — но меньшую. Радиация вредна. Говорят, вскоре два процента от всех случаев раковых заболеваний будут вызваны радиацией, под которую люди попадают в больницах во время тестов и операций. А потому приходится балансировать между необходимостью обновлять информацию, получаемую с контрастом и дозой радиации, и совершением самых эффективных действий на основе той информации, которая уже есть. Если операция длится долго, в облученном месте, где рентгеновские лучи проходят через голову, могут выпасть волосы и начнется раздражение кожи. Волосы отрастут за полгода, но вред от радиации не исчезнет — и к ней нельзя прибегать просто так.
Пока особых проблем не было, но это еще не гарантировало успешного исхода. С той самой минуты, когда вы вводите иглу в бедренную артерию, все может пойти не так в любой момент. В артерии три слоя, и вы рискуете их разорвать. Внутренний слой мягкий и скользкий. Его повреждения открывают мышечный слой. Рассечение сосуда может привести к тому, что на мышечном слое начнут формироваться тромбы: если они оторвутся, то вызовут инсульт. Вам приходится лавировать: прорвется ли кровь, загустеет ли — все ведет к инсульту. И никто не знает, как организм отреагирует на то, что вы протаскиваете по его главной артерии катетер. Артерию может свести спазм, отрезав приток крови в мозгу. От долгого пребывания в потоке крови катетер может застрять, и после введения «клея» его уже не вытащить. Чем дольше инструменты находятся внутри сосудов, тем выше вероятность, что все пойдет не так.
Я ввел микрокатетер в сосуд, по которому кровь шла в опухоль, убедился, что нашел самое лучшее положение, и ввел в кровь жидкий эмболизирующий агент, чтобы перекрыть приток. На всю операцию ушло более шести часов — из-за размера опухоли и обильного притока крови из внутренней сонной и глазной артерий. Дело шло медленно, отняло массу сил, и в нем было великое множество напряженных мгновений, когда мне приходилось решать, сколько «клея» вводить в критические области, — артерии, которые вели в глаз и в мозг Тины. Но настал момент, когда я счел, что сделал все.
Завершив операцию, я ждал, пока Тина проснется. Я смертельно устал и хотел только одного: убедиться, что с девочкой все в порядке. Примерно через полчаса — они показались вечностью — Тина открыла глаза. Я подержал перед ее лицом пальцы, и она прекрасно их сосчитала. Оба глаза видели. Руки и ноги слушались. Казалось, после всех этих долгих часов она совершенно не пострадала. Неврологических нарушений не было.
Доктор Уиллард, Ричард и Тэмми ждали в приемной, встревоженные после семи часов ожидания. Я сказал им, что все хорошо, и показал снимок. Эмболический агент заблокировал опухоль и отрезал ее от притока крови. Доктор Уиллард, осмотрев снимки, казалось, остался доволен. Через несколько дней Тина прошла вторую операцию — открытую; ее провела команда наших лучших черепных хирургов — хирург головы и шеи и нейрохирург. Опухоль удалили практически без крови: агент сработал прекрасно, операция закончилась без проблем. Прошло несколько дней, и Тина отправилась домой. Через шесть недель почти исчезли и надрезы на лице.
Спустя месяц после операции Тэмми и Ричард прислали мне открытку — благодарили за особую заботу об их дочери. А полгода спустя я получил еще одно письмо. И очень удивился — писал доктор Уиллард.
Дорогой доктор Леви!
Сложно найти слова, способные выразить, сколь я благодарен вам и вашей команде за исключительную заботу, проявленную Вами к Тине во время ее недавней схватки с опухолью четвертой стадии. С первой же нашей встречи, когда мы готовились провести эмболизацию, я был поражен Вашими заботливыми манерами и редкой способностью установить контакт с маленькой девочкой, которой предстояло перенести ряд столь непростых и страшных процедур. Благодаря вам и Тина, и ее родители ясно осознали, каким будет лечение, и смогли смело встретить все связанные с ним риски.
Я сорок лет провел в медицине, но нечасто встречал людей с таким сочетанием профессиональных, личных и духовных дарований. Ваши слова, манеры и духовный вклад успокоили родителей Тины и дали им надежду. Позвольте выразить вам вечную признательность всей нашей семьи
[11].
Читая эти строки, я вспомнил, какая смелость потребовалась мне, чтобы молиться в присутствии врача, некогда работавшего в лучших клиниках мира. И я был рад, что не отказался проявить заботу о Тине самым лучшим способом, какой я только знал, — тем, который гласит, что человека нужно воспринимать во всей его цельности.
Но сколь бы счастлив я ни был от того, что давала родителям молитва, я все еще боялся молиться в присутствии коллег. Чтобы преодолеть этот страх, мне требовалась невероятная смелость.
И вскоре я достиг критической точки.
Чужой среди своих
Молитва стала частью моего дня. Больные в целом принимали ее с радостью, и я даже почувствовал, что она улучшала исходы операций. Впрочем, я по-прежнему молился только в те краткие минуты, когда оставался один на один с больным — до операции и после. Я боялся молиться в присутствии кого-либо еще, кроме самих больных и их родственников. Иными словами, я боялся сестер.
Я боялся реакции медсестер. Они настолько влиятельны, что от них зависит вся жизнь лечебного учреждения.
Сестры влиятельны и необычайно ценны в больничной команде. Без них ни один госпиталь не будет первоклассным. И именно от них зависит то, как будут чувствовать себя пациенты во все время пребывания в клинике, — и то, как будет чувствовать себя врач. Хорошие сестры прекрасно знают своих больных и могут подсказать врачу, что именно он пропустил. Они подмечают все, что творится в операционной, — и даже то, у кого из больных больше всего осложнений после операции. Я ценю их мнение, оценки и заботу. Они очень нужны в нашем хаосе. И теперь я гадал, что они подумают обо мне за возможное нарушение их представлений о приличии в медицинской среде.
Стоит сестре один раз нелестно отозваться о враче — неважно, справедливо это или нет, — и репутация этого врача, по крайней мере у сестер, в мгновение ока может рухнуть. Конечно, они по-прежнему будут исполнять его приказы, — но просто не будут его уважать. Возможно, мы и не должны придавать этому особого значения, но глубоко в душе каждый врач прекрасно знает о своей репутации и боится потерять уважение других. Мысль о том, что сестры вас осудят, а потом об этом узнают коллеги — это опасная мысль, и неважно, как именно вы пытаетесь игнорировать эту угрозу или сводить ее к минимуму.
