Их мнение все еще меня беспокоило — но куда больше значило то, что я был искренен и поступал во благо больных, даже если другие считали это глупым. Смелость вела меня прочь от лицемерия и фальши.
* * *
Прошло несколько месяцев. Я был в палате больного. То был особый случай — предстояла операция на массивном клубке неправильно сформированных сосудов мозга. Беседа шла как обычно, медсестра собралась за чем-то выйти и направилась к двери. Но когда я спросил пациента, могу ли за него помолиться, она развернулась, тихо прошла обратно и склонила голову. Черные волосы, доходившие до плеч, отчасти скрыли ее лицо. Мы соединили руки — больной, двое его родных и я. Сестра стояла позади нас и вслушивалась в слова молитвы.
Когда мы закончили и я повернулся, чтобы выйти в предоперационную, сестра преградила мне путь и отвела в сторонку.
— Доктор Леви?
— Да? — спросил я.
«Нужен совет?»
Порой сестры — ну или кто другой — перехватывают вас в коридоре или в лифте со словами: «Доктор, у меня близкие болеют, а скажите, что делать, если…». Наверное, это практически единственный случай, когда медсестры обращаются к врачам, — не считая работы. Я не знал, как ее зовут, и она явно нервничала, избегала моего взгляда и ломала руки. Это дало мне возможность прочитать ее бедж. Шерил.
— Мы с сестрами заметили, вы молитесь за больных. Ох ты! Не ожидал. В животе словно затянули узел.
— Да, — кивнул я.
И что теперь?
Шерил нерешительно помялась.
— Можно с вами? — наконец спросила она. — Позовете меня, когда будете молиться? — Потом она шепнула: — Есть и другие. Они тоже хотят. Вы нам позволите?
Я застыл. Вот как все обернулось! Я боялся раскола и насмешек, а вместо этого молитва объединила людей. Естественно, сестры обсуждали все, что я делал, — но отнеслись ко всему совершенно иначе! Возможно, мои поступки показали еще одну возможность проявить заботу — возможность, которую они даже не рассматривали! Они желали быть частью чего-то большего, нежели просто ремонт тел, — как и мне, им хотелось исцелять и тела, и души!
— Конечно, — сказал я. — Я вас найду.
— Спасибо, — ответила Шерил и, осмелев, ненадолго посмотрела мне в глаза перед тем, как пойти обратно на пост.
Так я начал приглашать к молитве сестер — тех, кто шел по доброй воле. Часто им приходилось снимать перчатки или прекращать свои дела — особенно если они ставили капельницу, — но многие были совсем не против.
Это еще одна область, где нужно продвигаться очень чутко. Сестры в любой момент могут сказать «нет», и я не настаиваю. Осторожность не дает злоупотребить властью и ответственностью, которыми я наделен как ведущий врач. Заставить сестру молиться я не волен — это неправильно. Равно так же неправильно склонять к молитве больных. Я аккуратно подбираю слова и слежу за тоном — доброжелательным и ни в коем случае не командным. И я никогда не слышал жалоб ни от одной сестры. Некоторые продолжают работать, как будто им неинтересно, но другие ведут себя довольно оживленно и даже добавляют «аминь».
Молитва объединяла нас всех — мы хотели, чтобы операция завершилась успешно, и все вместе заботились о больном.
Когда я позволил сестрам при желании присоединяться к молитве, я как будто вложил в мозаику последнюю плитку. Мы словно стали единым целым. Молитвы в предоперационной обрели завершенность. Я вскоре узнал, что многим, когда они молятся, нравится держаться за руки и становиться в круг. Некоторые родственники делали это сами, когда я молился, и со временем я сам стал просить их встать вокруг больного и взяться за руки. Чувство единства, которое я при этом испытывал, не походило ни на что прежде, — в больнице я никогда такого не чувствовал. Братья и сестры, не слишком ладившие прежде, объединялись вокруг близкого человека и вспоминали о том, что действительно важно. Родственники становились ближе друг к другу.
Молитва объединяла нас всех — мы хотели, чтобы операция завершилась успешно, и все вместе заботились о больном.
Теперь сестры иногда становятся частью нашего молитвенного круга. Конечно, я всегда знал, что многие из них очень заботливы. Но когда они молятся вместе с нами, всем будто становится теплее, — и мы оказываемся ближе друг к другу. Прежде я даже не представлял, будто такое возможно.
Сестры откликнулись сильнее, чем я мог пожелать. Но это было лишь началом моей дороги к искренности.
* * *
Я молился с больными до каждой операции и после нее. Это одухотворило мою работу — и жизнь тех, кто был со мной рядом. После молитвы, когда бы она ни звучала, обстановка часто менялась к лучшему. Я уже был уверен, что должен молиться на каждой операции, как только представится возможность. Это неизбежно влекло меня к новой границе: к молитве в присутствии ассистентов.
Молитва с сестрами — это одно: мы видимся лишь несколько минут в неделю. Но есть и люди, с которыми я работаю каждый день. Они знают меня гораздо лучше, и их мнение значит для меня гораздо больше — это техники, которые помогают мне во время операций, на протяжении долгих часов.
Техники работают с рентгеновским аппаратом. Они — не врачи, но их навыки очень высоки. Свой путь в медицине они обычно начинают со снимков руки или ноги; позже, при желании, могут выучиться на ассистента хирурга. За семь лет моя семерка техников стала моей второй парой рук. Они обрабатывают инструменты и в должный момент передают их мне; они и управляют многомиллионным компьютером, отвечающим за снимки, благодаря которым я могу оперировать. Они уже давно поняли, как я работаю, какие инструменты и смеси предпочитаю и когда я обычно прошу сделать снимок, — не говоря уже о том, как меняется мой тон, как быстро я работаю, как реагирую на стресс и как себя веду, если мы заходим в тупик. Мы — крепкая, проверенная в боях команда, и наша близость соответствует серьезности тех операций, за которые мы беремся.
Добавить молитву к нашей совместной работе — о, это был бы мой самый значительный шаг. Да, он бы изменил наши давние отношения. Да, пришлось бы испытать доверие остальных, — а в это доверие мы вложили немало. Однако к этому времени я был более решителен, чем в прошлом. Конечно, была вероятность того, что команда не примет молитву и, может быть, даже отвергнет меня, — но что мешало попытаться? За спрос денег не берут. Я уже не мог отрицать того, что во время операций дело касалось уже не просто техники и шансов, а чего-то большего. Сколько лет прошло, а мы так и не признали духовный элемент нашей сферы, — даже когда у нас на глазах рвались аневризмы и люди гибли прямо на столах. Теперь я видел, к чему могла привести молитва. Я верил:
Бог помогает тем, кто об этом просит. И что, я мог и дальше делать вид, будто все успехи связаны с моими навыками или слепой удачей? Я пришел к такой мысли: молитва — это лучшее, что я могу дать больным. Но хватит ли мне смелости просить Бога повлиять на исход операции — и изложить свою просьбу в присутствии других?
