Я знал, что моя вера мне дорого обойдется и отношения со многими людьми в моей жизни, огорченными моим выбором, изменятся навсегда.
Я думал, что был свободен, не позволяя приковать себя к Церкви, — но на самом деле я все время жил в тюрьме под названием «а что все скажут?». Я даже церковь искал под влиянием этого страха — и выбрал ту, где пастор, прежде иудей, уверовал в Иисуса как в Мессию. Я сделал так, чтобы оправдаться перед коллегами-евреями: случись им припереть меня к стенке, я бы мог сказать, что пастор — тоже еврей…
Я стал прихожанином, общение с христианами вошло в мою жизнь, — и однажды то, чего я так боялся, случилось. Врач, некогда приглашавший меня к себе на еврейские праздники, позвал меня к себе в кабинет. Он был старше меня и всегда относился ко мне по-доброму. Я уважал его семью, и общение с ними доставляло мне радость. Мы беседовали о нашем общем пациенте, когда он вдруг резанул:
— Я так понимаю, вы сменили религию?
Я оцепенел. Значит, он узнал, что я хожу в церковь, — и воспринял это как обиду. Повисла неловкая пауза. Я чувствовал, что вынужден защищаться, и не знал, что сказать. Вот этого я и избегал двадцать лет. Мне хотелось сказать что-нибудь глубокое, мужественное, героическое. Но вместо этого, точно нашкодивший школьник, я обвинил свою мать.
— Моя мама — христианка, — сказал я, пожав плечами. Я готов был под землю провалиться от стыда и искал, как ускользнуть от обвинения.
— А вы? — спросил он.
Я все еще хотел, чтобы меня звали на праздники, хотел чувствовать себя желанным гостем в еврейской общине, — но я не мог предать свою совесть. Ради свободы я должен был сказать правду.
— В учении Иисуса столько свободы… — промямлил я. — Я глубоко уважаю и восхищаюсь тем, что Он сделал, и тем, как Он относился к людям.
Я тянул волынку. Мы оба понимали, что это не ответ. Отец, ты ведь прошел через это! Значит, я поступлю так же, как ты!
— Я верю, что Иисус — Мессия.
У Бога есть цель для каждого из нас — и, возможно, эта цель очень сильно отличается от тех, какие мы ставим себе сами.
Я это сказал. Я действительно в это верил — и знал, что эта вера мне дорого обойдется, как некогда отцу. Еще я знал, что наши отношения и с этим врачом, и со многими другими людьми в моей жизни теперь изменятся навсегда. Он казался огорченным, но молчал. Я понимал, что он не одобряет мой выбор. Так и закончилась наша встреча.
Да, вышло неловко. Но я как-то пережил столкновение, мысль о котором годами — десятилетиями — терзала мне сердце. Больше меня никто не звал в гости на Песах или Хануку — этой радости я лишился. Конечно, на рабочие отношения в клинике это никак не повлияло. Но некоторые друзья отдалились, и мне было больно их терять.
И в то же время в моей душе царил мир. Я чувствовал силу и свободу — их даровал отказ от притворства и лжи. С временем я оставил прежнее стремление угождать другим — и учился следовать за Иисусом, воплотившим искренность и свободу от рабского ига. И еще я понял, что у Бога есть цель для каждого из нас — и, возможно, эта цель очень сильно отличается от тех, какие мы ставим себе сами.
И бесконечно более ценна.
Простившие да исцелятся
Когда я начал молиться о больных, то и понятия не имел, что открою силу прощения. Идея о том, что уныние, обида и злость могли губить здоровье, прежде казалась мне бессмысленной. Но со временем я убедился: один из самых мощных похитителей радости и силы — нежелание простить тех, кто причинил вам боль.
Я познал это на собственной шкуре. Я годами критиковал и осуждал других, годами винил их в своих недостатках и неудачах, годами завидовал, и моя злоба, обида и зависть пожирали всю радость от жизни. Прошло немало времени, прежде чем я это понял. Когда я прощал, то чувствовал, что могу жить в полную силу. Я становился более счастливым и вольным, меньше спорил, меньше тревожился, — и обретал уверенность в себе. Пока я цеплялся за обиду, я алчно желал достигать все больших и больших вершин в работе, — по большей части стремясь доказать, что я лучше тех, кто причинил мне боль. А в итоге — чувство вечной нехватки и пустоты, независимо от того, насколько я преуспевал в карьере. Когда я стал прощать — отец был только началом, — то разорвал этот порочный круг, запустил поток перемен и благодаря этому со временем понял, как заботиться о людях иначе, не с таким эгоизмом, как прежде.
Я понял: простить нужно не только из-за психологии. Здесь очень важна и психосоматика. Эмоции влияют на иммунную систему и могут усилить ее или погубить. Счастье исцеляет. Горе приносит болезни и смерть
[14].
Эмоции влияют на иммунную систему и могут усилить ее или погубить. Счастье исцеляет. Горе приносит болезни и смерть.
Освобождение от горечи и злобы может исцелить, устранив настоящую причину болезни, и часто помогает лучше любой таблетки или операции. Уныние и злость — они словно курение: рак легких не у каждого курильщика, но врач всегда рекомендует бросить. Это привычка, ведущая к смерти. Постепенно я пришел к уверенности в том, что уныние, обида и злоба провоцируют одни болезни и мешают исцелению других, — и решил проверить это с больными и посмотреть на результат.
Я и понятия не имел, сколь эффективно это будет.
* * *
Рон, высокий силач лет сорока, работал в пограничной патрульной службе США. Солдата в нем можно было признать с первого взгляда. Выдавал «ежик».
Еще он явно занимался штангой: черная футболка скрывала прекрасно развитые грудные мышцы, а руки у него были просто огромными — толще, чем у меня ноги.
Еще у него был огромный клубок сосудов в твердой оболочке мозга. По-медицински — дуральная артериовенозная фистула. Иными словами, его артерии и вены переплелись. В норме такого не бывает. В артериях и венах разное давление, их разделяют мелкие капилляры, которые, словно трансформаторы, понижают давление артериальной крови — иначе вены не выдержат. Но иногда — и никто не знает, по какой причине — между артериями и венами формируются «неправильные» сосуды, группами по несколько десятков, и начинают истекать кровью, — их тонкие стенки не справляются с давлением. Кровь из артерий, проходя прямо в тонкостенные вены, расширяет их, переполняет и застаивается. Итог — судороги, кровоизлияния, а то и что похуже.
Эти фистулы — дикая головная боль. Для врача — в переносном смысле. Для больного — в прямом.
Рон не мог спать — он слышал, как у него в голове шумит кровь. Я объяснил ему варианты. Такие фистулы сложно исправить: приходится блокировать слишком много узлов, а иногда не удается даже подвести инструменты. Рон все понял и согласился: нужно спешить. Мы назначили операцию на ближайшую свободную дату, и беседа перешла в иное русло.
Помимо головной боли, Рои жаловался на шейный артрит. Шея безбожно ныла: ему не то что работа, жизнь была не в радость. Его уволили по инвалидности. Артрит не был связан с фистулой, да и вообще он в таком возрасте встречается довольно редко. Откуда у молодого спортсмена такая тяжкая болезнь? Когда что-то кажется мне бессмысленным, я думаю: а может, причины просто в другой области?
