Мы с Сэмом вместе молились на приеме, за день до операции. На следующее утро я вошел в операционную, накинул свинцовый фартук и встал рядом с пациентом, погруженным в наркоз. Техники готовили инструменты и область прокола, куда нам предстояло ввести полые оболочки и катетеры.
Когда я молюсь о людях, я словно становлюсь к ним ближе, и это хорошо. Я волновался за Сэма. Нас связало нечто большее, чем обязательства врача перед больным. Но специалист в моей душе никуда не исчез, и в тот миг, в операционной, я не мог не ощутить азарта от «большого дела», рискованного и сложного. Именно в такие моменты мы можем узнать, чего стоим на самом деле. Это вызов.
Операционную пронизывали предвкушение и надежда. Сердце билось ровно и мощно. Я ясно понимал: под этой синей тканью — Сэм, и его будущее в моих руках. Эту операцию устроили ради него, а не ради меня, и мной овладело чувство, что я просто должен провести ее на высоте, ибо отвечаю за ее исход.
Направляющий катетер прошел быстро — вверх по дуге аорты и через позвоночную артерию. Сосуды были на удивление ровными и гибкими: Сэм был еще довольно молодым и очень худощавым. Миниатюрный катетер столь же быстро прошел в питающую артерию и через полчаса уже находился в нужном месте. Я был готов сделать инъекцию.
Заклеивать мальформацию безумно сложно. Медицинский клей, который используют нейрохирурги — цианоакрилат — похож на суперклей. Он даже пахнет так же. А вот стоит в тысячу раз больше. Входя в контакт с кровью, он затвердевает, его молекулы слипаются, намертво прикрепляются к стенке сосуда и образуют блокировку. Хирург смешивает клей прямо в операционной. Только ему решать, насколько густым должен быть клей и как быстро его вводить. Это критически важные решения. Густота определяет, как быстро клей затвердеет. Слишком жидкая смесь твердеет медленно: клей рискует протечь в вены, загустеть, и мальформация разорвется. А если вены крупные, клей может унести куда угодно, например — в легкие, что очень нежелательно. Очень густой клей затвердеет слишком быстро, блокирует приток крови к артерии — не затронув мальформацию, которую будут и дальше снабжать малые ответвления, — и вы утратите доступ, после чего устранить проблему будет не в пример сложнее.
Перед смешиванием клея я вколол Сэму контраст. Цифровая субтракционная ангиография — четыре кадра в секунду — показала мне скорость тока крови сквозь мальформацию: от кончика катетера в питающей артерии до дренирующей вены. Так я понял, как долго там пробудет клей и сколь густым он должен быть.
Теперь я знал, какую смесь готовить. Я отошел к столу и смешал клей с металлическим порошком и контрастом: так я мог потом увидеть его на рентгеновском снимке. Разбавлять его я не стал. Кровь Сэма текла довольно быстро, а клей должен был застыть почти сразу. Я помешал смесь в небольшом стакане, втянул ее в шприц, вернулся к операционному столу и передал шприц Лидии. Та чуть покачивала его, чтобы металлический порошок не осел на дно, а я тем временем еще раз ввел контраст, сделал последний прогон, просмотрел снимки — и протянул руку за шприцем.
Господи, как же сложно вводить этот клей! Хорошо хоть техники напоминают, чтобы я не забывал дышать. В эти мгновения я смотрю только на монитор, вижу только серые оттенки и думаю лишь об одном: куда идет клей. Все занимает несколько секунд. Только решения приходится принимать за долю секунды.
Изогнув запястье, я прикрепил шприц к прозрачному поршню миниатюрного катетера — по сути, гибкой метровой иглы, — и осторожно надавил, не сводя глаз с экрана. Клей показался из кончика катетера и влился в сосуд. Меня накрывали волны адреналина. Что будет с клеем? Минует мальформацию и пройдет в вену? Или замрет, не сумев дойти до узла?
— Дышите, — напомнила мне Лидия, и я выдохнул.
Клей затек в мальформацию и в аневризму. Хорошо. Через несколько секунд я увидел, что он затвердевает.
— Давай, — прошептал я. — Густей.
Клей густел, отсекая кровь от пораженных сосудов и аневризмы. Приток ослаб и вскоре прекратился. Есть! Я отделил пораженные сосуды стеной. Несколько кратких мгновений — и все закончилось. Я сделал то, что хотел. Одна инъекция решила почти все: клей заполнил девяносто процентов мальформации, и кровь уже не давила на аневризму. Я чувствовал себя так, будто исполнил трипл в решающем бейсбольном матче Мировой серии.
Впрочем, дело еще не кончилось. Небольшая область на краю мальформации все еще заполнялась кровью. Я ввел в другую артерию, связанную с мальформацией, еще один катетер, и сделал вторую инъекцию. Клей застыл, закрыв еще пять процентов. Девяносто пять процентов травмы устранены за несколько секунд! Теперь мальформация сможет вернуться лишь через много лет — через десятки лет, — но даже тогда Сэму вряд ли потребуется лечение. Это уже не трипл, это победный хоум-ран!
Я вынул катетеры, чтобы не приклеились к сосудам, и улыбнулся под маской. Я был очень доволен технической стороной операции. Я верно оценил скорость потока крови, правильно смешал клей и ввел его с абсолютной точностью! Ни один здоровый сосуд не пострадал. Все пораженные образования были отрезаны от кровотока. В душе я ликовал.
Сэма перевели в палату, и мы ждали, пока он проснется. Просыпался он дольше, чем обычно, — анестезиолог дал ему наркоз в расчете на долгую операцию, а та прошла быстро. Я слегка тревожился: сказывалась усталость от подготовки и адреналин все еще не утих. Через полчаса Сэм очнулся, и я увидел, как он шевелит руками и ногами, и немедленно подошел к его постели.
— Сэм, пожмите мне руку правой рукой, — попросил я. Он сделал это.
— Теперь левой.
Он сделал и это.
— Подвигайте пальцами ног.
Он справился. Я редко видел более вдохновенную и прекрасную картину. Я плакал от благодарности и облегчения. Я редко плакал, но сейчас не мог сдержать слез. Почти невыносимое напряжение выплеснулось в потоке эмоций. Я схватил Сэма за руку и сказал: — Господи, мы так Тебе благодарны! Мы счастливы, ведь Ты исполнил все наши просьбы! Молю, благослови Сэма и дай ему исцелиться. Во имя Иисуса, аминь.
Я вышел из палаты и пошел готовиться к другой операции, назначенной на тот же день. Я был абсолютно счастлив. Исчезли все сомнения и страхи. Мы прошли через огонь и воду — и выжили.
Я вышел из палаты. Я был абсолютно счастлив. Исчезли все сомнения и страхи. Спустя некоторое время мне сообщили: пациента разбил паралич.
Затем, в разгар приготовлений, мне позвонили из палаты. Сэма разбил частичный паралич, и он паниковал. Я бросился к нему, как только смог.
— Доктор, что со мной? — спросил он. В его темных глазах клубился туман страха.
— Давайте посмотрим, — сказал я. — Шевельните пальцами правой руки.
Сэм попытался — и не смог. Его черты исказились.
— Я пытаюсь, — сказал он.
— Все хорошо, — ответил я. — Давайте еще раз. Пальцы правой ноги.
Ничего.
— Не могу, — выдавил Сэм. — Не шевелятся. Доктор Леви, я боюсь. Что происходит? Почему я не могу ими двинуть?
