Бездействовать мы не могли. Но я тут же представил невероятный спектр осложнений, к которым могла привести такая операция. Когда на хирургическом столе ребенок, доступная доза контрастного агента становится намного меньше: такие вещества могут отравить почки, — а потому приходится очень осмотрительно использовать вещество и работать с менее качественными снимками. Объем крови у детей очень мал, кровопотеря у них гораздо серьезнее, и может потребоваться переливание. Еще у них нет жировой массы, чтобы удерживать тепло, а внутривенные жидкости охлаждают тело, и дети могут моментально замерзнуть, поэтому мы держим их под нагретыми одеялами и подогреваем используемые жидкости.
Но это еще ничего. А худшее крылось в том, что закупорка фистулы требовала долгой и сложной операции с большой дозой радиоактивного облучения. Я не хотел облучать ребенка, если фистула не представляла опасности. Симптомы, судя по всему, вызвала сама аневризма, и после небольшого раздумья я рекомендовал закупорить ее и оставить фистулу в покое до лучших времен.
— Чем дольше мы подождем, тем лучше, — сказал я. — Заодно и Анет подрастет.
Родители согласились.
Я выполнил операцию, она прошла хорошо, и на следующий день Анет уже вернулась домой. Две недели спустя, на осмотре, мы убедились, что масса больше не пульсирует. Малышка ни на что не жаловалась, я был доволен, ее родители — тоже, и я с радостью проводил их и назначил встречу через год.
Они пришли через три месяца. Анет опять плохо спала и как-то странно моргала. Область за ухом не пульсировала, но выросла вдвое, а то и больше, и напиталась кровью. Фистулы порой захватывают близлежащие артерии — и эта, очевидно, тоже не удержалась.
— Похоже, временные меры не помогли, — сказал я родителям. — Придется разбираться с фистулой. Можно на время перекрыть эмиссарную вену, которая снабжает кровью правое полушарие, но тогда кровь будет оттекать от мозга только по левой вене. Она большая, так что вполне справится. Только не знаю, как перекрытие вены отразится на мозге малышки.
Операция была серьезная и рискованная, намного опаснее, чем раньше. Но выбора у нас не было: девочке становилось все хуже.
Родители Аннет не были особенно религиозными, хотя церковь иногда посещали. Они обдумали мои слова. Мать была беременна двойней, и я подумал, что это, возможно, все усложняет.
— Можем провести операцию после родов, — предложил я. Мать просто улыбнулась.
— У меня и так хлопот будет, как они родятся, — улыбнулась она. — Давайте лучше сейчас.
Отец кивнул. Они решились, и я стал планировать операцию.
Если оперировать ребенка, то куда ни поверни, везде риски.
Я долго изучал снимки с прошлой операции и думал, по какому пути добраться до фистулы. Наконец время пришло. Помню, когда я вошел в предоперационную, там меня ждали не только супруги, но и бабушки и дедушки с каждой стороны. Анет лежала в кроватке и возилась с игрушками. Она посмотрела на меня и беззаботно улыбнулась, не зная, что вскоре мы снова увидимся в операционной, — только она будет без сознания, а я проникну инструментами в ее череп. Я, как обычно, кратко рассказал о предстоящей операции, напомнил семье о рисках и о том, чего мы хотим достичь, а после сказал: — Давайте помолимся о ней.
Все встали вокруг кроватки. Анет, окруженная любовью, смотрела на нас. Ей было любопытно.
— Отец наш Небесный, умоляем, пусть эта операция пройдет хорошо, — тихо сказал я. — Прошу, сделай мои мысли ясными, а руки — чуткими, и подари этой семье Твой покой. Во имя Иисуса, аминь.
Мы пожали руки. Анет улыбнулась и продолжила играть. Я вышел из предоперационной и через полчаса присоединился к техникам в кабинете ангиографии. Анет уже спала в операционной. Я встал рядом с ней. У двухлетних детей очень маленькие артерии в ногах, и я уже делал прокол в ее бедренной артерии раньше, на прошлой операции. Я хотел, чтобы то был единственный прокол: если артерии маленькие, велик риск рубцевания, а потом возникнут проблемы с кровоснабжением ног. Когда ваш больной весит меньше тринадцати килограммов, проникновение должно быть минимальным, — то был один из рисков, которые я должен был учесть и на первой операции, прежде чем разбираться с фистулой. Если оперировать ребенка, то куда ни поверни, везде риски.
Я ввел направляющий катетер в бедренную артерию Анет и осторожно двинулся к шее через дугу аорты. Расстояния были безумно короткими. Я чувствовал себя так, словно оперирую куколку. Сперва все шло гладко, но вскоре я понял: несмотря на краткость пути, добраться до фистулы будет непросто. Я попытался провести катетер в череп через правую яремную вену, но не смог добраться до нижних вен: что-то мешало. Я вытянул катетер, пошел вверх по левой яремной вене — хотел обойти затылок, — но анатомия Анет не позволяла катетерам и проволоке перейти срединную линию свода черепа. Я уже начинал волноваться. Попытка проникнуть через другой сосуд и питающие мозг артерии тоже ничего не дала: я опять не сумел добраться до фистулы.
Прошло четыре часа. Я так и не достиг нужного места, расстроился и устал от безуспешных попыток. Если не довести катетер, я не смогу вылечить фистулу. Сердце каждый раз болезненно сжималось, когда я жал на педаль и облучал Анет, делая снимки. Если еще и эта операция закончится неудачей… Что тогда? Снова прокол артерии, снова анестезия, проволоки, катетеры, дозы радиации… Так эти операции больше вреда причинят, а не пользы!
Я вынул проволоку и катетер, положил их на стол, отошел, снял свинцовый фартук и вышел из операционной. О том, что я оперировал Анет уже четыре часа, свидетельствовал лишь небольшой прокол. В таких операциях не сверлят череп, так что несколько минут перерыва больному не повредят. Да и вообще, продолжать операцию в гневе нельзя: это часто может привести к непоправимым ошибкам. Если операция идет не так и у меня ничего не выходит, я поступаю так: ненадолго все прекращаю, успокаиваюсь, выпиваю немного воды и молюсь. Минутный перерыв дает мне скинуть напряжение и вернуться к операционному столу со свежей головой, а иногда и с новыми идеями.
Я стоял в маленькой боковой комнатке, пил воду и молился. Господи, что еще я не пробовал? Краткий отдых придал мне сил. Так, есть одна мысль… Ассистенты и техники не сводили с меня глаз, готовые продолжать в любую минуту. Я решил опять пойти изначальной дорогой — через правую яремную вену, — но на этот раз взять более жесткую проволоку, способную преодолеть преграду. Я ввел новый катетер, аккуратно протолкнул его в шею, справа, и почувствовал, что он прошел дальше, чем предыдущий. Есть! Я продвинул направляющий катетер в затылочную область, к фистуле, а потом ввел второй, миниатюрный, в ту самую пораженную вену. Это заняло пять часов. Но я добрался до места.
А теперь настала тяжелая часть.
Я запустил цифровую субтракционную ангиографию — посмотреть, как быстро кровь Анет течет по сосудам; подошел к заднему столу и смешал клей с контрастным агентом и металлическим порошком. Все были спокойны и сосредоточенны: то был критический момент. Я вряд ли смог бы снова завести катетер в такое прекрасное положение, а значит, больше возможностей закупорить фистулу мне не представится. Я должен был одним ударом загнать мяч в лунку.
