Его профессия — врач, и он успел потрудиться на этом поприще. Сначала в военных госпиталях с начала войны, затем работал уездным врачом в селе Никольское под Смоленском, следующий пункт назначения — город Вязьма. В это время стал писать первые рассказы, на докторской службе успел пристраститься к морфию, с трудом вылечился, но, по некоторым данным, наркотик временами еще пользует. В период революции демобилизовался и уехал в Киев, где продолжал свою врачебную деятельность. С целью быстрого обогащения стал врачом-гинекологом и открыл частный прием на дому. Практика была поставлена хорошо, и клиенты шли исправно. Литературные опусы во времена работы и жития в Киеве забросил. С писателями и художниками специально не сходился, если только по случаю. Иногда, по слухам, его видели в популярном кабачке „ХЛАМ“, куда ходили тогдашние деятели культуры.
Во время очередного наступления белой гвардии ушел вместе с ними. Оказался во Владикавказе. Там означенный объект пробыл до весны 1921 года, потом уехал в Тифлис и дальше в Батум, где пытался эмигрировать, но безуспешно. По тайным донесениям, его не отпустили, и он был вынужден уехать в Москву. Перед этим он побывал в Киеве у матери. В Москве в начальный период жил, бедствуя, без жилья и стабильных заработков.
Первой серьезной работой была газета „Гудок“ — издание профсоюза железнодорожников. С тех пор дела медленно пошли в гору. Помимо фельетонов — весьма недурственного характера, была написана скандальная книга „Белая гвардия“ после переделанная в пьесу „Дни Турбиных“. Пьеса очень понравилась Самому, который смотрел ее несколько раз и дал высокую оценку. В 1925 году МАБ женился повторно. На некой Любови Белозерской-Белосельской — даме артистического склада, темпераментной и насмешливой. По некоторым данным, с обеих сторон шли измены…»
Буллит отложил донесения и задумался. Надо познакомиться с этим писателем поближе и лично.
Москва. Наши дни
Вадим Колосов стоял на кладбище и смотрел на могилы отца и матери. Неотступно грызло чувство вины в том, что он был далеко не самым лучшим сыном. Смерть оглушила его и притупила чувство боли. Так бывает под легким наркозом, когда ты вроде в сознании, но ничего не чувствуешь и смотришь на все взглядом постороннего наблюдателя.
После похорон он пришел в родительскую квартиру и ощутил пустоту. Казалось, они вышли ненадолго в магазин и скоро вернутся. Кошка Муся, бессовестное зажравшееся создание, встретила его жалобным мяуканьем и терлась об ноги, преданно заглядывая в глаза.
— Так. Так, сейчас я тебя покормлю. — сказал он и полез в холодильник.
Накормил кошку и вдруг воскресли воспоминания — мамина пища; готовка, еще она делала прекрасные пирожки, не те, которые он иногда покупал в пекарнях, с резиновой начинкой, клеклым тестом. Нет, мамино тесто пахло так аппетитно. Начинки всегда было много, и он мог за один присест умять целую горку пирожков. Мама смеялась и говорила, что уж в следующий раз она напечет больше.
Он вдруг понял, что немного стыдился своих родителей, оставшихся как бы не у дел. Простыми пенсионерами, со своими хлопотами и суетой. Его родители не были бизнесменами, успешными людьми, обладающими статусом, влиянием или интересной родословной. Как, например, у его друга Миши Кротова, у которого в родословной раскопали целое фамильное древо, больше напоминающее рога оленя в период брачных игр.
Миша к месту и не к месту хвастался своими предками, которые воевали чуть ли не со шведами в Ливонской войне, а ему приходилось скромно помалкивать, не зная, что сказать на эти пышные тирады…
Когда его спрашивали о родителях, он обычно что-то бурчал в ответ и переводил тему.
Теперь же его постепенно охватывал мучительный стыд. Этот стыд подстерегал его чуть ли не в каждой вещи: в оторванной дверной ручке, которую отцу, видимо, было трудно сделать, в отклеившихся обоях, старых очках, перевязанных скотчем. Вероятно, отец не имел возможности приобрести новые очки, а к нему обратиться постеснялся. Хотя он с радостью отдал бы требуемую сумму, ни о чем не спрашивая.
Господи! Да что же это такое.
Только теперь он посмотрел на эту квартиру, скромную, запущенную, требующую ремонта, о котором его тоже никто не просил. Но когда он наткнулся на мамину тетрадь, где аккуратным почерком были выведены цифры: сколько она потратила денег на магазин и лекарства, а напротив стояла сумма в пять тысяч и написано — «долг соседке», он не выдержал и разрыдался.
После слез он забылся тяжелым сном на диване, где-то в середине сна он заворочался, смутно возникло видение, что его укрывают стареньким клетчатым пледом. Он открыл глаза: нет, пледа не было. Он лежал на диване в пустой и безжизненной квартире, и здесь мысль о смерти родителей возникла снова.
Он подошел к окну: двор, зеленые деревья, низкое серое небо. Кажется, собирается, дождь.
Какая у них была прекрасная квартира на Соколе в хорошем доме, но, когда встал вопрос об его обучении, они продали шикарную трехкомнатную квартиру и переехали сюда, в скромную двушку, чтобы он получил самое лучшее первоклассное образование экономиста. И даже денег хватило на стажировку в Англии в течение полугода.
А он? Чем он оплатил родителям?
Мутная тяжесть поднялась в душе, и стало невыносимо гадко. Хотелось напиться, но он знал: спиртное родители в доме не держали. Отцу с его больным сердцем пить было нельзя.
Ах, черт! Сукин он сын, просто сказать, тварь последняя. Родители жили ради него. А он, все в своих делах, заезжал редко. Снимал квартиру в престижном доме, весь был в работе, а когда выпадала пауза, предавался личной жизни. Без романтики: легко сходился, легко расходился. Ему было так комфортно: жить без лишних обязательств. И он проглядел, прошляпил родителей.
Если бы он повез их на дачу и остался бы там, ничего бы этого не случилось… Не влез бы ночью какой-то оголтелый бандит и не убил бы родителей из-за нехитрого скарба и небольших денег. Что он искал? Зачем полез к ним?
Сидеть вот так и предаваться ужасным мыслям было невыносимо. Он вспомнил про запись в тетради: «пять тысяч долга соседке». Надо отдать немедленно. Заодно расспросить о последних днях.
Кошка спрыгнула с подоконника на пол.
— А ты оставайся здесь. Я скоро вернусь.
Соседнюю дверь долго не открывали, и он уже собирался уйти, как раздались тяжелые шаги, потом шуршанье, и, наконец, дверь открылась. Перед ним стояло создание женского пола лет двадцати с небольшим — рыжая девица с дредами и с серьгой в носу. Создание смотрело на него молча, а потом также молча захлопнуло дверь у него прямо перед носом. Этот звук вывел его из столбняка.
— Эй! — и он забарабанил снова. — Вы давали в долг вашим соседям Ирине Сергеевне и Алексею Александровичу?
Дверь открылась снова.
— Ну, — голос девушки был хриплым, зеленые глаза смотрели с вызовом.
— Я пришел отдать вам долг.
— А вы кто? А… — она наморщила лоб. — Вы, видимо, тот самый славный сыночек Вадим, о котором мне говорила Ирина.
