— Надеюсь, вы вкратце знакомы с предметом разговора.
Не разжимая челюстей, Линков кивнул.
— Я хотела бы знать правду об убийстве моего отца. Я не верю в то, что он выпал случайно. Я прошу вас помочь мне в этом.
Челюсти разжались, и кусок лобстера упал на тарелку со звучным шлепком.
— Как? Подскажите? — В голосе прозвучала ирония.
— Я понимаю, что вопрос сложный, — Катя замолчала, а затем подалась вперед, стиснув руки. — Но я не верю в его смерть. Такую глупую и нелепую.
— Это эмоции. В конце концов, состава преступления не нашли.
Линьков положил вилку с ножом на салфетку и посмотрел на нее.
— Я вас прекрасно понимаю, поверьте, но это бесполезная трата времени. Ваш отец мертв, зачем поднимать и ворошить старое, учитывая, что у вас нет никаких зацепок утверждать, что вашего отца убили?
Возникла пауза, Константин Петрович почувствовал необходимость вмешаться:
— Я это объяснял Кате, — его голос прозвучал неожиданно мягко, — но она не хочет останавливаться.
— Не хочу.
— Чем я могу помочь? — вилка и нож снова очутились в руках, и трапеза возобновилась.
— Над чем работал мой отец в последние годы? Я понимаю, что эта информация секретна. Но ведь уже прошло время. Я знаю, что он работал над альтернативными версиями развития России в двадцатом веке. Или все-таки дело в другом? Я буду собирать все факты и гипотезы, его последние контакты, встречи. Мы не знаем до сих пор, кто вызвал его в Россию.
— Мне это тоже неизвестно. И вообще в тот приезд я его не видел, и ничем помочь не могу.
— У вас есть адреса остальных членов группы.
Линьков и Константин Петрович обменялись быстрыми взглядами.
— Да-да, я понимаю: интересы фирмы превыше всего, — с некоторым вызовом произнесла Катя. — Но прошло время.
— Некоторые вещи не имею срока давности, — сухо сказал Линьков.
Константин Петрович поднял вверх руку.
— Надо вспомнить и подумать, — его реплика была, как платок перемирия, брошенный между двумя противниками.
— Вы надолго в Москве? — поинтересовался Линьков.
— Не знаю. Зависит не от меня.
— А от кого?
Но она ничего не ответила.
Они зашли в какое-то маленькое кафе, где пахло книжной пылью и свежей выпечкой.
Кате хотелось курить, хотя курила она редко, но это назойливое солнце, весна, нервы, история, в которую она ввязалась непонятно зачем. Нужно было все оставить, как есть. Отца она уже не вернет. И какие у нее основания думать, что его убили? Это только ей кажется, что ему помогли выпасть из окна, столкнули, хотя никто никого не видел.
Если бы не этот список, найденный в отцовских бумагах, она бы не стала приезжать в Москву. И все бы осталось по-прежнему.
— Хочется курить, — сказала она вслух.
— Это не проблема, но здесь нельзя.
— Тогда кофе. Черный и крепкий.
Две чашки с черным кофе вскоре стояли на столе. Свет падал в окно, оставляя на полу косые полосы, и от этого пол напоминал свежеструганое дерево: молочно-теплое, душистое. Наступала весна: надрывная, сумасшедшая, пьяная. Она рассмеялась, уставившись в чашку с кофе. Ее собеседник молчал.
По дороге они обсудили ситуацию и решили пока сделать паузу на день-два. Константин Петрович поможет ей достать адреса членов группы, тех, кто остался. Те адреса, что есть у нее, устарели.
Курить хотелось еще сильнее. Словно прочитав по глазам это желание, мужчина встал и вернулся через несколько секунд с пепельницей.
— Курить можно, — сказал он, — нужно только открыть верхнее окно.
Она отодвинула стакан и подвинула пепельницу.
— А сигареты?
— Купил. — Он достал из кармана пачку сигарет и зажигалку.
— Расскажи мне о себе, — неожиданно попросил он.
Ее руки задрожали.
— Рассказывать нечего. — Сигарета зажглась со второй попытки. — Закончила университет, училась в аспирантуре, сейчас пишу диссер. Вроде все.
— А твоя личная жизнь?
Она затрясла головой.
— Ноу комментс, как говорят.
— Это было так больно?
Катя вскинула на него глаза.
— Об этом даже говорить не стану. И не просите.
— Воля твоя, — мужчина поднял и развел руками. — Нет так нет.
Она потянулась наверх, чтобы открыть окно, и тут взгляд упал на полку. «Мастер и Маргарита». Какое совпадение! Она открыла книгу наугад и прочитала вслух абзац про глобус, который стал живым и налился кровью и смертью.
— Глобальная политика в действии. Поворот истории. Было в этом что-то или нет. Как разобраться?
— Не все сразу.
— Это ужасно бесит. — Катя курила неумело, колечки дыма шли одни за другим. — Бесит невозможность сделать все и сразу. Мы привыкли тянуть эту жизнь, а она, если вдуматься по существу, страшно короткая. Короче не бывает. А мы тянем ее, как резину, надеясь на то, что она бесконечна. Когда у меня умирал любимый человек, жених, я чувствовала себя такой гадкой. Он был наркоманом, я не могла его вылечить, и когда он умирал, почему-то думалось, вот отмучается. Может быть, даже в рай попадет. А когда он умер, я вдруг поняла, что ничего нет. Вообще. Есть только реальность сегодняшнего дня, какая есть: хромая, косая, глупая, паскудная, но она есть. А тот свет — это как утешение для тех, кто не умеет жить на этом. И надежда, если вдуматься, большая глупость. Потому что ты идешь на нее, как на свет маяка, и не видишь ничего вокруг. А, может быть, прекраснейшие шансы лежат у тебя прямо под ногами. Само трудное — это жить одним моментом. Когда я потеряла смысл жизни, мне тибетский монах это объяснил. Я тогда полностью ушла в себя; жила в Нью-Йорке, и мне казалось, что для меня лично наступил вот такой маленький конец света. И ничего уже больше не будет. Я чувствовала себя маленькой старушкой: сгорбленной и забитой. И вот случайно я набрела на лавочку, где учили освобождению и просветлению, так и было написано на вывеске. Сначала я даже не поняла, куда попала, а когда осмотрелась, то увидела небольшую комнату, почти пустую, какие-то раскрашенные картинки на стенах, монаха в белом одеянии, перед ним кувшин, откуда доносился аромат курений. И все. Я подошла ближе, заплатила деньги. В голове мелькнуло: «шарлатан чистой воды», стало жалко потраченных денег, подумала: «вот влипла». Но раз уж пришла сюда, то глупо поворачивать обратно. Нужно досидеть до конца, и вот, когда мы разговорились, точнее, говорил монах, с таким сложным именем, что я и не запомнила, так вот, он объяснил, что самое трудное — жить каждой секундой, потому что она реальная, а все остальное — майя, иллюзия. И мы мучаемся от тех химер, которые рождаются у нас в голове, меняя одни химеры на другие, как меняют одежду. И вот мы видим, что эта одежда нам не подходит: то мала, то велика, то потерта, то дырява. И он так хорошо говорил, что я успокоилась, а потом заплакала; плакала я долго, и он меня не прерывал. Я еще подумала: вот садист. А после он сказал, что со слезами от меня уходит часть души, которая томилась в темнице и боялась выйти наружу. Душа она ведь как цветок, ее нужно холить и лелеять. Я пришла к нему еще два раза, и после этого он мне посоветовал ни о чем плохом не думать и себя не накручивать. Начинать каждый день жизни как с чистого листа. Чем больше хлама мы тащим за собой в настоящее и будущее, тем труднее нам. Ведь этот скарб, который прибавляется с каждым днем, мы тащим на себе, а с ним надо безоговорочно расстаться. И чем скорее, тем лучше.
