Масштабные открытия в генетике за последние 10 лет показали, что поздний период нашей эволюции был необычайно сложен. Большая часть того, что есть теперь в эволюционном багаже человека, обязана своим существованием первым популяциям современного человека, жившим в Африке всего лишь 200 тысяч лет назад.
По неизвестным нам причинам африканские популяции, размножившись, начали вскоре перебираться на другие континенты. Там они столкнулись и вступили в контакт с неандертальцами и прочими видами древних людей, прибавив их ДНК в генофонд человека современного типа. Далее эти люди, все еще большей частью африканского типа, распространились по всем уголкам земного шара, где прежде не ступала нога человека, включая обе Америки и Австралию. Около 10 тысяч лет назад люди на Ближнем Востоке, а чуть позже и в других частях света, занялись земледелием, что повлекло огромный рост человеческой популяции.
Ученым удалось узнать массу важнейших и интереснейших сведений касательно этой третьей стадии нашей эволюции. Но кто же были предки этих первых людей? Что наставило их на иной, чем у австралопитеков, путь? Различные виды австралопитеков успешно существовали за более чем два миллиона лет до появления первых видов, которых принято называть людьми. К сожалению, несмотря на колоссальные подвижки в генетике, данных об этих отпавших ветвях нашего фамильного древа она нам дать пока не может. Здесь нам может помочь лишь тщательный анализ найденных ископаемых.
А они, как назло, зачастую безнадежно фрагментарны. До определенного момента принято было считать, что вид H. habilis эволюционировал в H. erectus, который, в свою очередь, «превратился» в H. sapiens. Эта хрестоматийная теория непосредственной эволюции человеческого рода знакома, вероятно, практически каждому читателю этой книги. Однако по мере появления все новых и новых ископаемых и археологических находок эта простая картина становилась все запутаннее. Несмотря на многолетнее изучение известных науке останков вида H. habilis, мы практически ничего не знаем о строении тела этого древнего человека. И то, что мы так мало о них знаем, свидетельствует скорее о том, что они были много ближе к австралопитекам, чем к людям.
Во времена Луиса Лики все были уверены, что производство каменных орудий было непосредственно связано с эволюцией видов H. habilis и H. erectus; связь эта представлялась настолько прочной, что в какой-то момент автором орудий считался сам H. habilis. Однако сделанные в 1990–2000-х годах находки отодвигали дату начала изготовления каменных орудий все дальше и дальше. В 2015 году вблизи озера Туркана были обнаружены каменные орудия в слое породы возрастом 3,2 миллиона лет, что практически в два раза превышает возраст олдувайских находок. Эти каменные орудия с озера Туркана были созданы задолго до того, как жили все те виды с «достаточно» развитым мозгом (даже H. habilis). Несколько ископаемых окаменелостей возрастом от трех до двух миллионов лет были отнесены к Homo, самая ранняя из них – часть челюсти, найденная в Эфиопии. Однако ничего из этого не указывает на размеры мозга.
Другими словами, переход от австралопитека к Homo – один из наиболее трудных вопросов в изучении эволюции человека. Ответить на него без новых находок не представляется возможным. Быть может, стоило вновь попытать счастья в Южной Африке…
ГЛАВА 6
К 1996 году я был вполне состоявшимся молодым ученым. Мне был 31 год, и я уже несколько лет преподавал студентам-медикам анатомию человека. Я находил окаменелые останки гомининов на раскопках, а затем тщательно изучал их в лаборатории. У меня накопился приличный послужной список печатных работ и не было особых проблем с получением грантов. Вскоре я получил должность старшего научного сотрудника, заведующего сектором палеоантропологии; в мои обязанности в том числе входило следить за драгоценной коллекцией ископаемых, хранящейся в Витсе. Таким образом, я стал преемником Филлипа Тобиаса, руководившего хранилищем Витса на протяжении многих лет.
То было время смены поколений; молодые ученые привносили новые технологии и новые взгляды на многие вопросы. Возможно, благодаря интернету, компьютерам и тому подобным вещам мое поколение было более склонно к кооперации, сотрудничеству, чем предыдущее: мне хотелось расширить изучение хранящихся в Витсе ископаемых и предоставить возможность ученым свободно их исследовать.
Однако старшие коллеги и руководство университета призывали меня быть более сдержанным и осторожным в решениях. Когда меня назначали, заместитель начальника научного сектора пригласил меня в свой кабинет:
– Ли, – начал он, – у вас довольно обширный список печатных работ… но среди них слишком много написано в соавторстве. Вам нужно писать больше монографий – ведь именно по ним вас будет оценивать научное сообщество и потомки.
Большая наука для его поколения была плодом многолетних, уединенных изысканий, ну или хотя бы результатом работы скромной команды из нескольких ученых. Мне же все это представлялось в несколько ином свете. В сущности, мое поколение по-другому относилось к самой науке: нам представлялось, что результат любого исследования зависит от той или иной специальной технологии, а поскольку ни один ученый не в состоянии овладеть самостоятельно всеми методами и техниками, то необходимо работать в команде. В самом деле, работая вместе, мы повышали наш научный уровень: делились между собой как данными исследований, так и успехом. Благодаря интернету (во многом изменившему современную науку, позволив в кратчайшие сроки публиковать работы) стало возможным сотрудничество ученых на расстоянии, порой никогда даже не встречавшихся лично. В то же время университетские чиновники всё пытались выжать больше «эффективности» из научных работников: каждый из нас стоял на самом краю обрыва под названием «печатайся или прощай», поскольку, несмотря на то что «эффективность» наша была в разы выше при коллективной работе, в расчет принимались только монографические работы.
Помимо всего перечисленного, коллективные исследования были источником проблем и более деликатного характера. Старшее поколение ученых воспринимало себя чем-то вроде элитного закрытого клуба; а мне как новоявленному заведующему сектором ископаемых будто бы вручили ключи от дверей этого клуба. Однако то поколение, представителем которого был я, не хотело просто получить связку ключей, чтобы открывать ими двери, – мы хотели распахнуть настежь сами двери, приглашая войти всех желающих. Жажда научных прорывов и свершений вынуждала нас набирать в команду все больше и больше участников, порой и из-за пределов традиционных научных школ. Очевидно, моя природная предрасположенность к такого рода широким коллективным работам привела бы рано или поздно к конфликту со старшим поколением ученых.
* * *
Между тем работы у меня было хоть отбавляй. Я работал над описанием серии отпечатков следов возрастом около 120 тысяч лет, найденных на берегу лагуны Лангебан около Кейптауна, – я предполагал, что эти следы могут быть наиболее древними из известных отпечатков ног современного человека. Требовали описания и ископаемые останки гомининов, найденные мною в 1993 году в Салданья-Бей. В то же время я изучал взаимосвязь и влияние поведения хищных животных (леопардов, гиен и тому подобных) на накопление и сохранность костных останков в пещерах. Также я вел раскопки и руководил учебным лагерем в Глэдисвэйле, работая сначала с Петером Шмидом из Цюрихского университета в Швейцарии, а затем со своим давним другом Стивом Черчиллем из Университета Дюка.
