Отправив Николая Николаевича на Кавказский, сравнительно небольшой фронт, самодержец взял обязанности Верховного главнокомандующего на себя. Для этой роли Николай Второй решительно не годился. Возможно, он даже сознавал это. Но уговоры близких, которые внушали императору, что одно его появление в Ставке в качестве «верховного» воодушевит любящих его солдат, подействовали. И Николай Александрович поверил в то, что неудач больше не будет.
В самом деле, постепенно стало налаживаться многое из того, что мешало ранее армии успешно противостоять умелым и хорошо вооруженным германцам. Крупные частные предприятия, выполняющие военные заказы, перешли под государственное управление. Путиловский и Подольский заводы начали производить тяжелую артиллерию поистине «морских» калибров, не уступающую крупповской. В нужных количествах в армию стали поступать патроны. Из среднего и младшего звена выдвинулись новые командиры.
Поражение, однако, вызрело не под напором германцев. Оно вызрело внутри армии, прежде всего внутри «серой солдатской массы», вчерашних крестьян, совершенно не готовых к восприятию новой, невиданной доселе войны. Армия купалась в крови. Потери только убитыми в русской армии превышали потери всех остальных стран Антанты (Англии, Франции, Италии, Японии, Румынии). Это было следствием неумелого командования, недостатка в боеприпасах и технике, а также тех довольно частых неподготовленных наступлений, которые объяснялись настойчивыми требованиями союзников «помочь», оттянуть часть сил кайзера с Западного фронта. Зависимость от союзников была значительной, прежде всего финансовая.
Русская душа, наивная и воспитанная в традициях православия: доброты, человеколюбия и участливости, – столкнувшись с достижениями западного технического ума, прагматичного и целенаправленного, не выдержала и, озверев, бросилась в другую крайность, отказываясь от всего, что проповедовала не только православная, но и вообще человеческая мораль.
Аэропланы, цеппелины, аэростаты наблюдения взмыли ввысь, словно «небесное воинство» дьявола. Артиллерийские снаряды с отравляющими веществами. Пулеметы. Разрывные пули. Минные поля. Тройные ряды проволочных заграждений. Бронемашины, танки. Траншейные крупнокалиберные минометы и мортиры, стреляющие надкалиберными чушками весом до шести пудов. Фосфорные бомбы и снаряды, разбрасывающие осколки с температурой около двух тысяч градусов, прожигающие тело насквозь. Огнеметы, выпускающие пылающие струи на расстояние до двухсот шагов… Да несть числа этим изобретениям, призванным уязвить, уничтожить мягкую человеческую плоть.
«Господа нас подучили, вооружили, бросили в окопы и нас же поливают адским огнем, о каком ранее никто и не слыхивал». Психика оказалась сломленной. Было от чего сойти с ума и еще больше ненавидеть господ и эту… интеллигенцию. И офицеров, которые заставляют все это терпеть. И полковых священников, которые благословляли на смерть, отпевая еще до гибели.
Недовольство в среде офицеров и солдат росло с каждым днем, и никакой большевистской пропагандой объяснить это было нельзя. Доморощенные идеологи пробовали направить подобные настроения в русло оголтелой германофобии. Любого немца подозревали в шпионаже. Это притом, что «мужи честны вышедши из немец» составляли во многих отношениях костяк государственной и военной машины. Офицеры с приставкой к фамилии «фон» воевали самоотверженно, и потери среди них, в процентном отношении, были выше, чем среди русских: старались «обелить имя». Не помогало!
У старательных, трудолюбивых колонистов, прибывших в Россию еще при Екатерине, отнимали скот и зерно: первый, еще царский, опыт раскулачивания. Журналисты искали подводные лодки поблизости от колоний, в лиманах, где глубина была «воробью по колено». Власти арестовывали «немецких агентов», якобы подававших этим лодкам световые сигналы.
Дума приняла «закон о ликвидации немецкого засилья» – не без влияния тех, кто мечтал завладеть образцовыми имениями и предприятиями конкурентов с «вражескими фамилиями». Владимир Фальцфейн, описавший жизнь своего брата Фридриха, создателя знаменитой Аскании-Новы (вот уж кого нельзя обвинить в отсутствии русского патриотизма!), упоминает еще об одном нелепом законе: запрещении говорить по-немецки в ресторанах и общественных учреждениях, а также требовании от «лиц немецкого происхождения» не появляться на улице в компании более двух человек. Владимир вспоминает, как в Херсоне не без опаски беседовали на русском языке три лица и их (шутки ради) напугал проходящий мимо земский деятель некто Горич. Он пригрозил им арестом. Эти три лица были: губернатор барон фон Гревениц, шеф жандармов барон Тульценман фон Адлерпфлуг и председатель уездной земской управы Оскар Фельц.
«Именно барон фон Адлерпфлуг… с величайшим усердием участвовал в травле немцев… Обрусевшие немцы поступали нередко более «по-русски», чем чистокровные россияне. В своей ненависти к Германии и ко всему немецкому они доходили до дикого фанатизма… многие после начала войны перешли в православные и даже поменяли имена… К сожалению, существовало предубеждение, что лишь приверженец православной веры является настоящим подданным русского государства»… Тоже из воспоминаний Владимира Фальцфейна.
Увы, кампания германофобии ударила по женщине, которая давно приняла православие и была более истовой верующей, чем многие фанаты религии, а именно по императрице Александре Федоровне. Повсюду распространялись слухи, что она-то и есть главная шпионка, выдающая секреты кайзеру. Слухи сильно будоражили и без того близких к бунту солдат, подрывали последнее доверие к власти.
Высшие военные чины прекрасно знали, что самодержец не принимает важных решений, не позвонив в Царское Село и не переговорив с венценосной супругой. Нередко он даже отменял резолюции после таких семейных совещаний. Все это не прибавляло уверенности в завтрашнем дне.
И все же одна лишь германофобия не срабатывала. Тогда военного министра Сухомлинова арестовали и судили за измену. Далеко не все понимали вздорность обвинений. По дисциплине и доверию солдат к своему начальству был нанесен страшный удар. Западные союзники писали: «Либо русские совершенно бесстрашны, либо окончательно потеряли рассудок. Во время военных действий судить министра за измену… на это могут решиться немногие!» Шестидесятивосьмилетнего Сухомлинова в конце концов из-за слабости доказательств его вины отпустили под домашний арест, к молодой жене.
Позже, в семнадцатом, когда терпящему неудачи куда более серьезные, чем при «старом режиме», Временному правительству потребовался козел отпущения, профессиональный адвокат Керенский, ставший военным и морским министром, вновь приказал арестовать Сухомлинова. Посадили в крепость. Удивительно: в мае восемнадцатого его освободила и вместе с женой отпустила за границу большевистская власть. Повороты судьбы!..
В конце шестнадцатого и в начале семнадцатого русская буржуазия, промышленники, банкиры и олигархи делали все, чтобы свалить Николая Романова или сделать из него номинальную фигуру, подчиненную им. Многим из этих «революционеров-бизнесменов» и политиков, путавших ораторское искусство с искусством государственного управления, казалось, что они смогут рулить страной лучше, чем император, потому хотя бы, что хуже невозможно.
