– Нестор! Собрат! Ты ли? – И обнял его, шмыгнув носом. Обернулся к близким: – Махно. Тот самый… сокамерник по Бутырке…
Девицы сделали книксен, а женщина поправила пенсне и уставилась на гостя.
Зяма представил Нестору своих:
– Жена… Фима. Убежденная анархистка, товарищ по борьбе. Сошлись гражданским браком… Падчерицы – Мина и Мира… тоже сочувствуют, понимают…
Девицы вторично сделали книксен.
– А где ж батька? – Нестор хоть и знал уже, но для вежливости спросил.
– Банк большевики национализировали. И он эмигрировал, – шепотом, с горечью поведал Сольский. – Я с ним не мог. Десять лет борьбы… Нет-нет, мое место здесь.
Зяма заметил, как Махно рассматривает тесную комнатушку, в которой на веревках были развешаны женские трусики, чулки, мужские кальсоны…
– Да! – словно извиняясь, развел руками Зяма. – Бывшая наша кладовка. Уплотнили. В интересах трудящихся. – В его голосе не было обычной иронии. – Революция требует жертв. Я не против! Чем я лучше других?
– А я подумал, не найду тебя здесь, пойду в Дом анархистов, – сказал Махно. – У кого-то спросил, где он – не знают.
– Да ты что? – почти прошептал Сольский. – Нельзя спрашивать! Нас же разгромили. Боевиков постреляли или в тюрьму, а нас, теоретиков, правда, не тронули, только перевели в другое помещение. Похуже, конечно. Я покажу… Ничего! Живем!.. А ты что же, вот так, с чемоданом, через весь город? И заградотрядчики не тронули?
– Нет.
– Повезло.
– Повезло, шо я стреляный воробей.
Махно открыл чемодан, развязал бечевку.
В чемодане, сверху на вещах, лежали булки. Белые. Много! Падчерицы ахнули. Сольский ударил в ладоши. Жена-анархистка втянула носом воздух.
– Пензенские, – пояснил Махно. – Там пока не так голодно… Берить!
Падчерицы с радостным визгом ухватили сразу по две булки и принялись надкусывать, утверждая свое право на добычу.
– Айнштеллен! – по-немецки крикнула идейная супруга Сольского. – Прекратить! Булки будем с чаем! Так сытнее!
…Разместились за столом. Посипывал самовар.
– А в Пензе ты как оказался? – спросил Зяма с набитым ртом.
Нестор промолчал, глядя, как женская часть семьи уплетает булки, макая их в блюдечко с каким-то серым жидким маслом.
– Не хочешь, не говори, – сказал Зяма и обеспокоенно спросил: – Ордер на проживание ты, конечно, получил?
– Какой ордер?
– Как «какой»?.. Сейчас в Москве такой порядок. Без ордера никак…
Нестор покачал головой:
– Ну и ну! Круто взяли власть большевики! И вы, анархисты, смирились? Сидите, як птицы в клетке?
Сольский вздохнул:
– Потому, видать, нас и разгромили, что не смирились. – И после долгой паузы заговорил снова: – Знаешь, мы бы как-нибудь и тут разместились, на полу. Но это невозможно. Вдруг ночью проверка? Семья, понимаешь? Меня могут взять заложником, очень даже просто. А я ведь, ко всему прочему, еще и лишенец.
– Это шо ж за чудо такое – лишенец?
– Ну, лишен всех социальных прав. Из-за папаши. Считаюсь социально чуждым. Ты прав: вроде птицы в клетке. Высунешь голову – отгрызут.
– Ну, большевички! – все больше удивлялся Махно.
– Их тоже можно понять, – не прожевав булку, вмешалась жена. – Террористические акты! Борьба за власть! Поэтому они анархистов так быстро и слопали. Спасибо, хоть не до конца.
– А чем анархисты им помешали? – спросил Махно. – Мы же вообще против любой власти. В том числе и против собственной.
– Вот поэтому они нас, теоретиков, до некоторой степени пощадили. Дали помещение, – пояснил Сольский. – Не дворец, конечно, но все же… не выбросили на улицу. Хотя могли. Власть-то в их руках… Слушай, Нестор, а какие-нибудь документы у тебя есть?
Жуя, подбирая со стола крошки и снова отправляя их в рот, он изучал бумаги, которые положил перед ним Махно.
Нестор смотрел на него с жалостью и горечью. И это тот самый человек, который, выходя из тюрьмы, обещал всем новую, свободную, счастливую жизнь, волю и радость!
– Вот! Это хорошая бумага! – Сольский выбрал из кипы одну справку. – «Выдана гражданину Махно… что он является председателем Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов…» Хорошая бумага для Кремля!
– А при чем тут Кремль?
– А где ж ты еще ордер получишь? Теперь все ордера только в Кремле и выдают. И на табак, и на воблу… Проси сразу комнату!
– В гостинице?
– Не знаю, это уж где дадут… А гостиниц теперь нет. Есть Дома Советов. Для проживания большевистского руководства. А чтоб без ордера поселиться – ни-ни! Строго.
– И шо, вот так прямо в Кремль и идти? – недоумевал Махно. – За бумажкой?
Сольский пожал плечами. Не понимает еще товарищ новой жизни, ох не понимает!
– Да! Вот так! За бумажкой! – подтвердил Зяма. – Но сегодня уже поздно. Сегодня как-нибудь…
Они какое-то время сидели молча. Нестор думал, как бы ему избавить Зяму от своего присутствия. Видимо, о том же думал и Сольский.
– Слушай, Нестор, – осенило Зяму. – А что ты скажешь, если я отведу тебя к Шомперу переночевать. В Союз идейной пропагады анархизма. Он там теперь комендантом. Исак Шомпер. Наш сокамерник. Да ты, верно, помнишь его?
– Еще бы, – буркнул Нестор. – Спиноза!
– Булок ему отнесешь… Только не в чемодане. Лучше за пазуху положи!
Но булок, заметил Махно, оставалось всего штучки три…
Здание с громкой вывеской «Союз идейной пропаганды анархизма» оказалось не то сараем, не то бараком, каких немало еще было даже в центре Москвы. Облупленные стены, в окнах стекла кое-где заменены фанерой или досками.
Исак, ничуть не изменившийся, с такими же вьющимися полуседыми лохмами, в кургузом пиджачке, сидел в «библиотеке» – комнате, заваленной книгами и газетами.
– Нестор?.. Ну, рад! Ну, рад! – Шомпер стиснул Нестора в объятиях, отскочил, чтобы получше его разглядеть, затем вновь прижал к груди. – Собираются, собираются соколята в родное гнездо! – Он все еще не утратил склонности к высокому «штилю». – «О, жаждал встретить я собрата, он снился мне в тяжелый час…»
Махно выложил булки на заваленный исписанной бумагой, газетами и книгами стол, и Шомпер вмиг смолк, сраженный увиденным.
– Хлеб! Белый хлеб! – патетически воскликнул он.
– Смеркается, – возвратил всех к прозе жизни Сольский. – Скоро комендантский час. Оставишь его переночевать?
– А ордер есть? – жуя, спросил Шомпер.
– Не успеет он уже. Завтра.
– Гм… гм… – недовольно промычал анархист.
