– А мне что! – беспечно сказал Махно. – Я мирна людына, учитель. Шукаю работу.
– Так вам не в Гуляйполе?
– Все-равно куды. Можно и в Гуляйполе.
– И справди вы вчитель? – продолжал допрашивать Нестора дедок. – Шо, и папир есть? Ну, документ?
– Все есть.
– Це совсем другой коленкор. А то тут до самой Гавриловки места не дуже надежни. И в Гавриловци тоже варта стоить.
– Подывымось.
– Лучше б, конешно, на неи не дывыться… Так, кажете, документы у вас справни? Тоди й через Гавриловку можно. А ни, так кущамы, тыхенько, на Вовчу речку, а там балкамы та плавнямы…
То ли инвалид беспокоился о ездоке, то ли его глодали сомнения, за того ли человека он принял своего пассажира, и хотел проверить, боится тот варты или нет, чтобы сделать свои выводы.
– Давай через село, – твердо приказал Нестор.
– То – як скажете. Но варта там клятая, – попытался еще раз вразумить пассажира дед. Но тот промолчал.
Возчик решительно кивнул и с полевки вновь выехал на пыльный шлях.
Вскоре они въехали в село. Улицы как будто вымерли. Посреди пыльного майдана, неподалеку от церкви, была сооружена виселица. На ней покачивались пять трупов. На груди у каждого висела дощечка с надписью: «Der Rauber». И рядом перевод на украинский – «Розбiйник».
Поблизости сидели, скучая, двое стражников из варты, одетые в обмундирование царской армии, но с трезубцами на мятых фуражках.
Возчик медленно проехал мимо виселицы:
– Бачь, три дня висят, а их все охраняють. Бояться, шоб не втеклы, чи шо?
Один из стражников лениво поднялся, сделал жест: стой. Ездовой тпрукнул, оттянул на себя вожжи.
– Хто? Куды? – спросил вартовой.
Махно протянул ему бумагу.
– «На-род-ный учи-тель… Шепель…» – по складам прочитал стражник. – И куды ж це вы, пан учитель, держите путь?
– Та спочатку, може, в Туркменовку, а потом в Межиричи загляну. Роботу шукаю, шоб з хорошей хозяйкой та з харчамы.
– Це правильно, – согласился стражник. – Сперва харчи та баба, а потом вже можно й учителювать… А ты хто? Як призвище? – обратил он свой взор на возчика.
– Правда.
– Шо правда? – начал сердиться вартовой.
– Правда – то хвамилие таке.
– Шуткуешь? А документ е?
– Дывысь! – Возчик показал на коробку, в которой, прикрепленные ремнями, покоились обрубки его ног.
Стражник стал разглядывать. Зачем-то потрогал:
– Ой бо!.. А як же ты, диду, злазишь – залазишь?
– Як павук.
Стражник кивнул:
– Ну, езжайте!
Медленно проплыла мимо них виселица. «Der Rauber», «Розбiйник»…
– Шо ж то за разбойники? – спросил Махно у возчика.
– Та напысать шо завгодно можно… Селяны! Хто шо з панського маетка взяв, як свобода при Махнови була. – Он вновь коротко взглянул на Нестора. – Кажу, як свобода при Махнови була, може, хто коровку взяв, чи, може, не захотив цюю… репарацию германцям платыть, чи хто ружжо держав дома… Паны вернулысь, сильно недовольни. Землю, добро назад позабыралы. Штрафы. А не хочешь платыть – батогив всыплять… а то й повисять. Людына зараз стоить семь копийок.
– Чого це семь копеек?
– Стилькы, кажуть, держави обходыться один патрон.
– Что ж терпите?
– Хто сказав, шо терпым?.. Бувае, шо пан случайно сгорыть з усим своим добром. Чи мадьяры та германци исчезають. Пиде куды-небудь и не вернеться… Всяко бувае… – Дед Правда повернулся, в упор посмотрел на Махно: – Я б, добродию, на вашому месте от так через села не розъизжав! Бо документ – то документ, а тая… физиономия, то – друге. – Он усмехнулся в усы. – А чим блыжче до Гуляйполя, тым бильше солдатив и тых… як их… сыщикив…
– Ты хутор Терновый знаешь? – спросил Махно. – Може, и про Трохима Бойко шо слыхав? Чи живый?
– Та вроде живый.
– Ну, от и повернешь на Терновый!
Вскоре дед Правда свернул на полузаросший проселок. С лошадьми он управлялся ловко, почти не трогая ни вожжей, ни кнута.
Подъехали к тому самому хутору, куда лет десять с лишком назад Антони и Семенюта вместе с Махно и его хлопцами перевозили со станции оружие, купленное в Вене.
Постаревшего Трохима все еще было легко узнать: прямой, сухопарый. И казацкий чуб все такой же густой, хотя и слегка поседевший. Он возился возле ульев. Услышав стук копыт, скинул с лица сетку, пошел к калитке. Увидел Махно, замотал головой, словно не поверил глазам. Прослезился, засопел носом:
– А у нас тут всякие чутки ходили, будто ты помер чи расстриляли. А я всем казав: «Не верьте! У Нестора девять жизней, як у той кошки. Скоро явится!» И як в воду глядив!
Они обнялись.
Еще в дороге Махно понял, что безногий ездовой – правильный человек, свой. Видимо, за кем-то на станцию приезжал, но что-то не сошлось. Бесспорно, узнал его, но виду не подавал. Потому легко согласился подвезти. Нестор протянул ездовому ассигнацию.
– Ни! – отмахнулся дед Правда и не без значения добавил: – З вчителив не беру. Таки вчителя, як вы, добре нас учать. И, так думаю, ще будуть вчить! – Подмигнув Трохиму, он хитро улыбнулся и исчез в золотой пыли, подсвеченной заходящим солнцем.
Потом они с Трохимом вечеряли. Нестор был благодушен. Все как-то хорошо складывалось. И дедок Правда подъехал в нужное время на станцию, и человеком он оказался своим, и Трохим был на месте. И вокруг родная степь, на которую все падало и никак не могло упасть багровое, в легких облаках, необъятное закатное небо.
Жена Трохима, поставив на стол тарелки с едой, исчезла за ситцевой занавеской. Будто ее и не было.
Ели неспешно. Нестор спрашивал, Трохим обстоятельно отвечал. При этом Нестор осматривал небогатое убранство горницы. Обратил внимание на божницу. Свет лампадки теплился напротив лика Христа, а слева и справа от него висели еще две иконы. Впрочем, не иконы – портреты. Слева – бородатый Кропоткин, справа – Емельян Пугачев. Два из полдюжины портретов, которые когда-то по просьбе Нестора нарисовал доморощенный гуляйпольский художник дед Будченко.
– Что то за иконы у тебя в божнице?
– Та хто його… Той, шо в середке – Христос. А тех двох не знаю. Который слева, кажуть, Николай Мерликийский – спаситель на водах. Когда кипятком ошпаришься чи ще шо – дуже помогае.
– Тебе помог?
– Мени – ни, а Мотря пробувала. Веришь – не, враз болячку як рукой сняло!.. Це когда комунарив з имения пана Данилевского выганяли, я ци иконы прыхватыв. Не пропадать же добру. И опять же подумав: если пану таки святи допомогалы, то, може, й нам з Мотрею кусок счастья кинуть.
